«Нам не оставили выбора»

21 февраля 2022 года Владимир Путин в своей речи о признании независимости «ДНР» и «ЛНР» заявил, что Россия «сделала все для сохранения территориальной целостности Украины», — и добавил: «Все тщетно». 

В тот день члены Совета безопасности России публично полтора часа обсуждали примерно то же самое. Секретарь Совбеза Николай Патрушев предлагал дать Западу еще один шанс на переговорах, но министр иностранных дел Сергей Лавров тут же говорил, что это уже бесполезно и «нет другого пути», кроме признания донбасских «республик». 

Фразу «нам не оставили выбора» первым в тот день произнес министр обороны Сергей Шойгу. В дальнейшем разные вариации этой формулы повторялись в десятках публичных выступлений политиков и чиновников, на баннерах и в пропагандистских оправданиях войны в Украине. 

Что значит «нам не оставили выбора» для Путина?

По мнению экспертов позиция «нам не оставили выбора», «нас вынудили», «у нас не было другого выхода» вкупе с военной цензурой позволяет исключить любые дискуссии: мол, это все не из-за нас началось, какие к нам вопросы? 

Изначально российские власти сделали ставку прежде всего на эмоциональное объяснение — и говорили про невозможность терпеть гибель людей в Донбассе и про необходимость защитить русскоязычное население на востоке Украины (аргумент крайне манипулятивный и в конечном итоге не выдерживающий критики). 

Именно в этом ключе было составлено выступление Владимира Путина 24 февраля по поводу начала «специальной военной операции». Впоследствии слова «нам не оставили выбора» повторяли политики и чиновники. И сам Путин, и некоторые провластные СМИ даже назвали действия украинских властей в Донбассе геноцидом.

Постепенно этот аргумент износился. В начале апреля случилась Буча. Явно затянувшуюся «СВО» все сложнее было представлять как заступничество за Донбасс. И тогда акценты сместились: мол, Россия защищала не только и, может, даже не столько других, сколько саму себя.

Владимир Путин стал подчеркивать, что Россия охраняет прежде всего свою собственную безопасность. Александр Лукашенко говорил о защите союзного государства. Сергей Лавров вновь и вновь заявлял, что «коллективный Запад» оказался не готов к переговорам с Кремлем. 

Чиновники рангом пониже рассказывали про «распространение идеологии неонацизма, ускоренную милитаризацию и постоянные призывы к аннексии российских территорий» со стороны Киева. Идея экзистенциальной угрозы России со стороны Украины нашла воплощение во множестве конспирологических теорий, включая пресловутые биолаборатории, «боевых комаров», сектантов и сатанистов, а также в возрожденной концепции «анти-России».

Когда политики обычно говорят, что у них нет выбора?

В основном, конечно, когда им надо снять с себя ответственность, а также оправдать собственные ошибки и провалы.

Впрочем, у такого подхода во внешней политике есть и теоретические обоснования — так называемая реалистическая теория международных отношений. Ее создателем считается Ганс Моргентау, издавший в 1948 году книгу «Политические отношения между нациями». Впоследствии его положения неоднократно дополнялись и переосмыслялись учеными по всему миру. 

Ученые-«реалисты» полагают, что международное право или гуманистическая мораль никогда не были и не будут приоритетом для государств. Единственным работающим стимулом во внешней политике они признают национальные интересы стран: обогащение, наращивание власти и, самое главное, обеспечение собственной безопасности.

Достичь всего этого, по мнению «реалистов», можно только силой или угрозой ее применения. Но так как военные, экономические и политические ресурсы у стран не равны, международную политику определяют в первую очередь так называемые великие державы. 

Один из главных концептов «реализма» — «дилемма безопасности»: одна страна наращивает свою мощь, стремясь обеспечить собственную безопасность, а другая страна воспринимает это как угрозу собственной безопасности — и тоже принимается наращивать свою мощь (вооружаться, расширять свою сферу влияния и тому подобное). Получается замкнутый круг: ни у кого нет выбора, все обречены на конфликты. 

Вообще-то Путин еще в 2015 году, говоря о военной операции в Сирии, сформулировал свою доктрину насчет предопределенности конфликтов, вспомнив о своем дворовом детстве: «Еще 50 лет назад ленинградская улица научила меня одному правилу: если драка неизбежна, бить надо первым».

Так был ли у Путина выбор не вторгаться в Украину?

Аналитики и журналисты по всему миру задавались этим вопросом и до, и после 24 февраля 2022 года. Более или менее все согласны с тем, что первоначальный план «СВО» провалился, попросту говоря, из-за того, что Кремль сильно недооценил противника. Но даже если бы она увенчалась таким же быстрым успехом, как аннексия Крыма в 2014-м, — значило бы это, что решение о ее проведении было единственно верным?

Примем за чистую монету те «геополитические» цели, которые декларирует Путин: конец американской гегемонии, «многополярный мир», нерасширение НАТО, в частности, невступление в нее Украины. Действительно ли большая война осталась единственным шансом добиться всего этого?

Можно посмотреть на ситуацию с точки зрения красных линий. Если судить по публичным заявлениям властей, более всего в Кремле были обеспокоены расширением НАТО на восток и перспективой вступления в нее Украины. Но насколько остро стоял этот вопрос в действительности, сказать сложно. Из-за строгих требований к странам-кандидатам Северной Македонии, например, потребовалось 25 лет на вступление в альянс, а Албании — около 10 лет. 

К тому же ключевым принципом НАТО является консенсус, то есть на расширение должны быть согласны все действующие члены альянса. А достичь такого единства непросто: даже с принятием в союз Швеции и Финляндии — более подготовленных к интеграции стран (они подали заявки уже после 24 февраля 2022 года) — возникают трудности. Как отмечают собеседники, до войны у России был серьезный лоббистский потенциал в Германии, Франции и Венгрии. Кремль мог на долгие годы затянуть дискуссию о вступлении Украины в НАТО, не начиная завоевательных войн.

Часть экспертов обращают внимание, что одними только претензиями к расширению НАТО Кремль не ограничивался. Общее недовольство однополярным миром высказывал и Путин, и его приближенные. В прошлом попытки «передела мира» почти всегда принимали форму больших войн. Вполне возможно, что в Кремле рассчитывали возглавить всемирную борьбу с американской гегемонией.

Правда, по мнению собеседников, не вполне понятно, насколько такие планы могли увенчаться успехом. Все это время в Кремле старались не уточнять, какие именно «фальшивые правила» миропорядка нужно переписать. Это умолчание может быть сознательным: пока ты только критикуешь — с тобой согласны все недовольные, а как только начинаешь что-то предлагать — база поддержки тут же сокращается. 

Бороться с «американским доминированием» в той или иной степени готовы и Китай, и многие арабские государства, и страны Латинской Америки, и Индия, и многие страны Африки. Однако сейчас, спустя год войны, никто из них (за исключением, пожалуй, Северной Кореи и Эритреи) официально Россию не поддержал. И не факт, что на единство вообще можно было рассчитывать: по мнению собеседников, какими бы антиамериканскими и абстрактными ни были лозунги, рано или поздно выяснилось бы, что у всех этих стран очень разные претензии к сложившейся системе международных отношений и очень разные представления о том, как ее надо «починить».

Некоторые западные эксперты и вовсе задаются вопросами, нет ли в решении Кремля вины ЕС, США и НАТО. Например, западные страны могли пойти навстречу Путину и вернуться к политике ограничения вооружений в Европе. Но европейские политики как минимум со времен «мюнхенского сговора» убеждены, что уступки не умиротворяют агрессора, а лишь растравляют его аппетиты. Единодушно и безапелляционно отвергнуть путинские претензии Европа тоже не могла: в отношении военной безопасности она не едина — и общей политике просто неоткуда было взяться. 

В безвыходное положение он себя поставил сам. Путин постоянно требовал уступок от Украины и Запада, а сам от уступок отказывался — как с ним вести переговоры, никто не понимал. Чтобы драка стала неизбежна, достаточно, чтобы одна сторона решила, что она неизбежна. Вот Путин и оказался этой стороной. А дальше он действовал в логике «ленинградской улицы».

Начав эскалацию, предъявив ультиматум и встретив отпор, Кремль сам привел Украину к сближению с НАТО, а себя — в ситуацию, когда отступить без «потери лица» уже невозможно. Именно о такой логике российского президента эксперт Международного института стратегических исследований Найджел Гулд-Дэвис написал еще за две недели до начала полномасштабного вторжения: «В настоящее время агрессия — это единственный вариант, который не оставит Россию в худшем дипломатическом положении, чем до начала [стягивания российских войск к украинской границе]. Единственная надежда Путина — это применение силы в таких масштабах, в каких он еще не применял».

Выбор у Путина был. Вероятно, не 21 и не 24 февраля 2022 года, а чуть раньше — но был. И он его сделал. 

Неожиданное открытие

В августе 2002 года американский сенатор Джо Байден после слушаний в конгрессе о химическом и биологическом оружии в Ираке заявил журналистам: «У нас нет другого выбора, кроме как устранить угрозу. Этот парень [Саддам Хусейн] представляет огромную угрозу для всего мира». В 2007 году, когда было уже окончательно ясно, что никакого химического и биологического оружия у Саддама не было, ему припомнили это высказывание. Байден признал, что обоснование вторжения в Ирак было ложным, и любой, кто беспристрастно проанализировал разведданные 2002 года, уже тогда мог бы это обнаружить. И тем не менее Байден несколько раз повторил, что «не был неправ», поддерживая вторжение.

По материлам проекта «СИГНАЛ»