Андрей Мальгин: «Падёж-внедрёж»
В те несколько лет, когда Горбачев пребывал у власти, мы были, конечно, по разные стороны баррикад. Я и тогда считал, и сейчас считаю, что, вопреки сложившемуся мнению, Михаил Сергеевич не «развалил СССР», а наоборот прилагал все силы для его сохранения. Абхазия, Карабах, тбилисские лопатки, Вильнюсский телецентр, убийства десятков студентов на площадях Казахстана, резня в Сумгаите и Баку - это всё Горбачёв. Галина Васильевна Старовойтова, узнав, что я накануне вернулся из Нагорного Карабаха, попросила меня выступить с грузовика на заполненной до краев Манежной площади, и я, разошедшись, закончил довольно экзальтированно: «Руки Горбачева по локоть в крови армянских детей». Не надо было.
Но! Меня ведь не арестовали за эти слова, сказанные в микрофон под Кремлевской стеной. Я вообще не знаю никого, кого бы при Горбачеве арестовали за слова. Именно за слова. Горбачев упразднил предварительную цензуру, которая была введена большевиками чуть ли не наутро после Октябрьского переворота и просуществовала при всех властях. Он отменил ее полностью. 1 августа 1990 г., в день, когда начал действовать горбачевский Закон о печати, я пришел к директору издательства «Московский рабочий» А.Перелю, потому что он засомневался насчет первого номера журнала «Столица». Как можно печатать тиражом 300.000 экземпляров журнал, не получивший квадратного штампа Главлита! Я ему говорю: «А вы начальству позвоните» (типография была партийная). И он при мне спросил дрожащим голосом по вертушке у первого секретаря Московского горкома КПСС Юрия Прокофьева: «Можно?» «Можно!» - бодро заверил его секретарь горкома. «Может, верстку прислать?» - «Ни в коем случае!» Тот наш первый номер открывался моей колонкой, которая так и называлась «Без цензуры», а далее следовала статья Минкина «Истукан» - о необходимости снести памятники Ленину. После чего читателю предлагалось немного классики: «Приятельское письмо Ленину от Аркадия Аверченко»: «Неуютно ты, брат, живешь, по-собачьи... Небось, хочется иногда снова посидеть в биргалле, поорать о политике, затянуться хорошим кнастером - да где уж там! Ей Богу, плюнь ты на это дело, ведь сам видишь, что получилось: дрянь, грязь и безобразие». И всё в таком духе. Вот тебе, партийная типография, и Юрьев день.
В экономике Горбачев все время пытался сделать шаг вперед, но быстро пугался и тут же сдавал назад. Принято считать ретроградом Егора Кузьмича Лигачева, а я от многих непосредственных участников событий слышал, что наоборот Лигачев все время толкал нерешительного Горбачева вперед, к хозяйственным реформам. Объявили кооперативы, а потом Горбачеву добрые люди приносят справку об уплаченных партийных взносах члена КПСС Артема Тарасова, у него глаза лезут на лоб, он созывает Политбюро и принимает дурацкое постановление об «изъятии сверхдоходов» у кооператоров. Сейчас мало кто помнит, а ведь было такое.
Горбачев вообще был очень простой парень. Ельцин, например, к любому человеку, даже хорошо знакомому, обращался на «вы». Горбачев - только на «ты». Он тыкал всем (знаю от именитых писателей, пришедших к нему со всем почтением на прием). И он, давайте признаем, был падок на лесть. Особенно ему нравилось, как его встречали за рубежом. Это быстро заметили и Тэтчер, и Рейган. При этом на международной арене Горбачев произвел тектонические сдвиги, очень положительные. Хотя, поляки говорят, встречу с Ярузельским он начал так задумчиво: «Ну что будем делать с вами? Будем танки вводить или объявим возвращение к ленинским нормам?» Ярузельский предпочел ленинские нормы, конечно. Горбачев подумал-подумал, и спорить не стал. Но танки-то у него были быстры.
Горбачев хотел, чтоб в его стране тучные капиталистические стада сочетались с ленинскими нормами, чтоб была свобода слова, но чтоб в каждом кабинете висел его портрет. Он пришел на контрасте после трех дряхлых, выживших из ума генсеков. Поэтому он бравировал своей энергичностью, но не всегда знал, на что эту энергию направить. Он чувствовал, что говорить без бумажки - это очень модно, современно, но без бумажки у него получалось плохо, сплошной «падёж-внедрёж». В 1991 году он оказался меж двух огней, над его головой одна волна ударилась о другую, и вдруг он оказался без власти. Без страны. Без сторонников.
Это потом уже, при чекисте с выцветшими мертвыми глазками, его стали вспоминать добрым словом, и с каждым годом всё чаще и всё теплее. И особенно в эти дни весь мир его будет вспоминать как великого человека. А великим он не был. Просто так получилось. Так всё повернулось.
