День народного единомыслия
Церковь в России – не примиритель, а политический игрок
Когда в России был учрежден День народного единства, в Русской православной церкви отмечали «промыслительность» совпадения даты праздника с днем Казанской иконы Божией Матери. А год назад Патриарх Кирилл заявил, что по значимости 4 Ноября не уступает 9 Мая. Постоянно, год за годом Московский Патриархат подчеркивает определяющую роль православия и Церкви в становлении единой нации. Однако довольно сложно найти аргументы в поддержку этого тезиса, наблюдая за РПЦ сегодня.
Сама по себе Церковь может служить моделью объединения людей с разными взглядами. Например, православные по-разному относятся к монархии и демократии, мигрантам и Западу, придерживаются левых или либеральных экономических взглядов, критичны по отношению к власти или, напротив, подчеркнуто лояльны. Вместе с тем они участвуют в одной литургии, у них одни догматы, одни таинства, а прихожанин-либерал вполне может исповедоваться у священника-ультраконсерватора.
Священнослужители, выражающие в СМИ позицию Церкви, очень любят делать акцент на этом внутреннем плюрализме. Однако он не находит практически никакого отражения в официальной позиции РПЦ, когда церковным спикерам приходится комментировать конфликтные ситуации общественно-политического свойства. Церковь либо «умывает руки», доверяя решение вопроса государству, которое чаще всего является одной из сторон конфликта, либо открыто поддерживает власть.
В общественном сознании Церковь не пользуется реноме объединителя и примирителя. Скорее она воспринимается как политический игрок, отстаивающий собственные интересы. Отсюда репутационные издержки и многочисленные конфликты, в которые за последний год оказалась вовлеченной сама РПЦ, включая часы Патриарха, Pussy Riot, дорожные приключения игумена Тимофея (Подобедова) и одиозные высказывания игумена Сергия (Рыбко), назвавшего на днях участников протестного движения «врагами народа». Стабильно высокое место Церкви в рейтингах доверия институтам объясняется скорее тем, что многим гражданам близки ее риторика и консервативные взгляды, нежели тем, что РПЦ способна сглаживать общественные противоречия и обеспечивать гражданское согласие.
Сам тезис об объединяющей роли православия лишен (по крайней мере на данный момент) фактической опоры. Две трети граждан, отвечая на вопрос социологов, могут называть себя православными. Но качественного анализа этого самоопределения не хватает. В общих словах затруднительно нащупать ценности, способные объединить большинство населения. Эти ценности куда ощутимее, когда наблюдается практическое воплощение мировоззренческих деклараций, то есть когда люди живут церковной жизнью. Но ведь таковых – явное меньшинство.
В декабре прошлого года – на волне протеста – в обществе оформлялся запрос на «третью силу», на объединяющую структуру, которая могла бы стать и агентом диалога между властью и возмущенными гражданами, и гарантом соблюдения общих правил игры в дальнейшем. Церковь могла на этот запрос ответить, тем более что православные ходили на митинги, священники шли работать наблюдателями на избирательные участки, а сам протест имел не только политическую, но и этическую окраску.
Своим шансом РПЦ не воспользовалась. Ее официальные представители говорили, что понимают резоны протестующих, но эти слова звучали ровно до тех пор, пока власть в лице по крайней мере Дмитрия Медведева заявляла о том, что «слышит» голос улицы. Как только власть перешла в контратаку, РПЦ тут же определилась с тем, на чьей она стороне.
Церковь могла бы наполнить конкретным общегражданским смыслом праздник 4 ноября, если бы не подменяла единство единомыслием – и прежде всего единомыслием политическим.
