Политическая энергетика
Несмотря на все попытки Кремля представить свою энергетическую стратегию как основанную на чисто экономических аргументах, ее эффекты могут анализироваться сквозь политическую призму.
Во-первых, нельзя не увидеть политических последствий кратного повышения цен на энергоносители для будущего СНГ. Преобладание России на постсоветском пространстве всегда объяснялось способностью Москвы предлагать особые условия экономического сотрудничества для наиболее лояльных и “понимающих” партнеров. Любое предложение о предоставлении исключительных условий носит политический характер. В последние месяцы вектор энергетической стратегии России принял прямо противоположный характер: никаких исключений, ориентируемся на мировые цены. Сигнал, посланный соседям России, означал, по сути, следующее: начиная с этого момента у нас нет больше друзей, которым мы будем давать дисконт и предоставлять скидки, включая политические. Такое заявление — синоним фактического отказа России от претензий на исполнение роли ключевого стержня СНГ и ухода с позиций патрона, “Большого Брата”. Даже Беларусь не осталась в стороне от этой логики. Если она будет доведена до конца, это будет означать принципиальное изменение всей расстановки сил на постсоветском пространстве. Политика Москвы оказывает немалую услугу Европе и США, которые давно уже пытаются трансформировать режим Лукашенко и сместить его со своего поста. Высокие цены на российскую нефть и газ смогут облегчить эту задачу. Именно поэтому Западу неудобно критиковать новую позицию России: она потенциально благоприятна для ЕС и НАТО.
Во-вторых, несмотря на это, западные комментаторы в последние несколько недель предпочитают делать упор на неразрывную связь между российским правительством и крупнейшими российскими компаниями, работающими в энергетической сфере. Из этого (по крайней мере, в западных СМИ) делается вывод о том, что странам Европы и Америки нужно быть предельно осторожными, имея дело с российскими компаниями и тем более принимая решения о допуске их на западные рынки в качестве инвесторов или покупателей отдельных компаний. Такая позиция в значительной степени оправдывается устойчивым нежеланием России ратифицировать Энергетическую хартию, которая, в числе прочего, предполагала бы более свободный доступ иностранных компаний на внутренний нефтегазовый рынок. Журнал The Economist в последнем номере уже предположил, что вынужденный уход компании Shell из “сахалинского проекта” не останется без последствий для России: когда ей, как в 1990-е годы, вновь понадобятся инвестиции или западные технологии, она их попросту может не получить.
Проблема, объединяющая эти оба аспекта, состоит в том, что есть огромный соблазн объяснить логику поведения России сквозь призму политических аргументов, хотя на самом деле возможно и другое объяснение — экономическое. Скажем, Россия вытесняет западные энергетические гиганты (в частности из проекта “Сахалин-2”) не из-за желания самоизоляции, а по причине того, что российские компании не хотят ни с кем делиться своими гигантскими доходами. Однако интересно, что практические эффекты эгоизма в экономике и ура-патриотизма в политике вполне могут совпадать.
