Приговоренные…

Нехорошая тенденция роста

Недавно гендиректор Национального медицинского исследовательского центра радиологии Минздрава России Андрей Каприн сказал, в России наблюдается рост заболеваемости раком.

В России с онкозаболеваниями сейчас живут 3,5 млн. человек или 1,5% населения. В 2016 году, по данным Минздрава, в стране было выявлено 600 тыс. онкологических заболеваний, на диспансерный учет поставлено 530 тыс. пациентов, умерли 299 тыс. человек. Население целого города.

Наверное, есть о чем задуматься вновь избранной главе Минздраве Веронике Скворцовой. Есть с чего начать. Однако, как выяснилось, несколько иные цели и задачи она ставит себе и своему ведомству.

Вот недавно Скворцова спрогнозировала увеличение периода детства до 30 лет. Сейчас оно заканчивается в 21 год. Выступая на всероссийской конференции партии «Единая Россия» «Направление 2026» министр сказала так: «Чтобы активное долголетие состоялось, необходимо заботиться о людях, начиная с момента рождения».

Наконец-то, глава здравоохранительного ведомства поняла, что о людях надо заботиться с самого первого дня их появления на свет. Уже прогресс. Однако, все эти «бумажные» проблемы не идут ни в какое сравнение с заботами земными.

Пока министр выступает с трибун, россияне по-прежнему умирают от онкологических заболеваний. Буквально на днях в Апатитах похоронили Дарью Старикову, ставшую известной после обращения к Владимиру Путину во время его прямой линии. В июне 2017 года она рассказала, что из-за нехватки медицинских специалистов в ее городе врачи поставили ей диагноз «рак» слишком поздно – уже на последней стадии заболевания, а изначально и вовсе онкологию не выявили и лечили от другой болезни.

Девушка на всю страну жаловалась на нехватку специалистов, закрытые роддом и  другие отделения, что и выливается в неверные или слишком запоздалые диагнозы. Говоря честно, нового ничего Дарья не сказала – но ее услышали миллионы, и президент должен был отреагировать.

После «сеанса» с главой государства самую знаменитую онкобольную в стране только что не на руках носили. Сначала перевезли в Мурманск, потом на спецборте МЧС в Москву – в научно-исследовательский онкологический институт им. П. А. Герцена. Ее лечили лучшие врачи – по крайней мере, в Минздраве говорили о «самом современном лечении».

И для тех, кто наблюдал за судьбой девушки, позже  появилась обнадеживающая информация.  Зимой 2017 года на брифинге сотрудники онкологического института им. Герцена даже заявили, что им «удалось убрать опухоль».

А 23 мая этого года в Минздраве сообщили, что Дарья Старикова умерла. В комментарии ведомства говорилось, что, несмотря на «все возможно сделанное, болезнь оказалась сильнее».

Следователи СУ СКР по Мурманской области до сих пор расследуют возбужденное прямо в день прямого эфира уголовное дело по ч. 1 ст. 293 УК РФ (халатность) по «фактам ненадлежащего исполнения должностными лицами медучреждения своих обязанностей, что могло повлечь постановку неверного диагноза и несвоевременного выявления более тяжелого заболевания». И никто теперь не знает, как закончить это расследование.

Но сама по себе история с Дарьей Стариковой – это даже не капля в море. Просто ее история прогремела на всю страну – поэтому мы о ней знаем. Сколько тысяч подобных историй каждый день проходят мимо нас – и знают их от начала до конца только сами приговоренные и их близкие?

«Ситуации с ошибкой в диагнозе бывают нередко», – комментируя случай со Стариковой, говорит президент Лиги защиты пациентов Александр Саверский, упирая на то, что история Дарьи из череды системных проблем, которые не решает разовое подключение к одному-единственному случаю президента страны.

Господин Саверский считает, что в России трудно возложить на кого-либо ответственность за онкологическую смертность – по его словам, даже при проверке летальных исходов онкобольных правоохранителями или даже при возбуждении уголовных дел следователи чаще всего разводят руками – мол, что вы хотите – это же рак. А онкология в мире – это давно не приговор.

Согласен – это просто болезнь. Тяжелая, страшная, длительная – но болезнь. У них. У нас это – как удар судейского молотка по столу. И почти всегда без шанса обжалования.

Национальное бедствие, которого никто не видит

Люди побогаче давно ездят лечить онкологию в Германию или Израиль. Но это единицы. Остальные ходят в свои поликлиники, зачастую не имея возможности оплатить даже платную услугу в современном клинико-диагностическом центре в своем родном городе.

Поэтому нередко случается так, что диагноз поставлен слишком поздно – и в этом порой обвиняют самого пациента. Мол, не вовремя обратился. Проблема намного более глубокая, уходящая корнями во многие сферы нашей жизни, включая и общую бедность населения и слабое отечественное здравоохранение и многое-многое другое.

Поэтому даже «образцово-показательная» попытка спасти Дарью Старикову закончилась ничем и показала, что для решения проблемы нужные более глобальные действия, чем просто хмурые брови президента.

Всем глава государства не поможет, всех и в Европу не вывезешь – а внутри России впору бить тревогу. За десятилетие заболеваемость злокачественными новообразованиями (ЗНО) в стране выросла на 20,4%. В 2015 году на 100 тысяч населения диагностирован рак был у 403 человек. Конечно, эту негативную динамику можно привязать к общему старению населения, однако рост заболеваемости наблюдается во всех возрастных группах, в том числе и у детей.

В структуре смертности ЗНО занимают в России второе место после болезней системы кровообращения. Очевидно, причина печальных данных – во многом в состоянии отечественного здравоохранения. Сколько случаев неправильного диагностирования привели к позднему выявлению рака и смерти людей, которых можно было спасти? Кто-то считал?

Зато известно, с чем сталкиваются онкобольные, да и вообще больные в России. Бесконечные «шлагбаумы» при попытке получить качественное и своевременное лечение. Очереди. Куча бумаг. Неистребимая бюрократия – ибо, все знают, что перед ними смертельно больной пациент – и никто не хочет отвечать за его смерть. А кому-то просто лень возиться, заранее зная результат

А все это потерянное драгоценное время. Это боль, которую никак не унять – потому что получить необходимые лекарства – это самые настоящие семь кругов ада, которые приходится пройти к цели. Не все выносят эти боли и мучения. И если статистику самоубийств в России еще можно найти – то какой процент суицидников составляют люди, просто не вынесшие боли из-за того, что вовремя не получили болеутоляющее, не скажет никто. Нет такой статистики.

Не только лечение, но и само установление болезни становится затратным, а для кого-то просто неподъемным. Вот и «тянут» люди до последнего – вдруг ничего страшного, вдруг само пройдет? А когда не прошло – уже бывает слишком поздно. Таковы плоды оптимизации медицины под руководством Вероники Скворцовой, лишившей жителей многих регионов доступа к нормальному лечению. А порой и к спасению.

В свое время в ассоциации онкологов подсчитали, что для обеспечения лечения всех раковых больных в России необходимо 435 млрд. рублей в год. Реальные расходы, которые несет государство в этой сфере – порядка 70 млрд. руб. Как говорится, раздели на шесть.

А когда средств не хватает, оптимизируется все, что можно – без учета важности для жизни и здоровья людей. Например, в 2015 году именно из-за отсутствия денег была свернута Национальная онкологическая программа – аналог западной программы «Европа против рака», которая помогла снизить заболеваемость в Евросоюзе на 15% за последние 10 лет.

На борьбу с раком денег в бюджете не находится, зато их хватает на новые газовые трубопроводы в Европу и Китай и полномасштабное,  самое современное перевооружение армии. Или например прошедшие в марте 2018 года выборы президента России стоили федеральному бюджету 14 млрд рублей …

Да, бесспорно, проблема заключается не только в деградации системы здравоохранения и ее заболевания пресловутой оптимизацией. Рост онкозаболеваний кроется и в государственной экологической политике. Промышленные предприятия с их сумасшедшими выбросами в воздух, землю и водоемы, мусорные полигоны под окнами у людей и прочее – это то, что увеличивает количество онкобольных.

Вообще, загрязненность воздуха в России выше, чем в развитых странах Европы. По оценкам исследователей, около 11 млн россиян дышат воздухом, в котором содержание вредных веществ превышает предельно допустимую концентрацию в 5 раз.

Да, пусть сегодня мы говорим все-таки о медицинской стороне проблемы – только ведь и у плохого здравоохранения и у плохой экологии один ответчик. Государство. И обе проблемы становятся все острее и острее. Государство плюнуло на экологию – люди заболевают, государство «урезало» медицину – и их шансы вылечиться нередко сводятся к нулю.

Таблетка от министра

Хотя какое-то время назад эти шансы, казалось бы, появились. В конце 2016 года глава Минздрава Вероника Скворцова дала надежду на выздоровление тысячам онкобольных. Она рассказала о том, что в России проходят клинические испытания революционного препарата от одного из самых агрессивных онкозаболеваний – рака кожи. И пояснила, что новое лекарство «показало фантастический результат по устранению метастазирующей меланомы».

Сегодня большинству пациентов с метастатической меланомой, по сути, подписывается смертный приговор. Нечем лечить страшную болезнь. Зато новому лекарству выдали серьезный аванс – по мнению чиновников и разработчиков оно эффективнее стандартной терапии в два раза. К тому же появлению спасительного препарата дали вполне обозримые сроки - в случае успешных клинических испытаний широкое производство препарата предрекли уже в 2018 году.

Всеми этими успехами в области создания нового чуда-лекарства госпожа Скворцова делилась не где-то шепотом в кулуарах – а рассказывала всей стране в программе «Вести» на федеральном канале: «Мы сейчас на таком этапе, когда мы в числе самых передовых стран мира научились делать таргетные, то есть«точечные» препараты для блокады развития той или иной опухоли. В этом году мы вышли на клинические исследования, сейчас идет уже вторая фаза исследований первого отечественного препарата. Он показал фантастический результат по устранению метастазирующих меланом».

Напомним, это было 28 декабря 2016 года. За полгода до этого, в июле 2016-го о начале клинических исследований (КИ) препарата «анти-PD1» официально объявляла отечественная компания BIOCAD.

Основатель и совладелец компании Дмитрий Морозов в своих прогнозах был более осторожен, называя результаты исследований препарата «обнадеживающими», и предсказал, что может пройти несколько лет, прежде, чем лекарство попадет на рынок.

По данным Московского научно-исследовательского онкологического института им. П.А. Герцена, в конце 2015 года число больных меланомой, состоящих на учете в российских онкологических учреждениях, составляло 83,3 тысячи человек.

Если говорить о мировом рынке иммуноонкологических препаратов, то, по прогнозу компании Global Data, к 2024 году он достигнет объема $34 млрд. Из них $24 млрд придутся на таргетные препараты. А вообще мировой рынок биотехнологических лекарств к 2020 году, по прогнозам специалистов, может составить $497 млрд. То есть, проект не только социально значимый в связи с большим количеством больных – но и материально очень заманчивый.

В мае 2014 года части акций BIOCAD объявили Millhouse Capital Романа Абрамовича и один из крупнейших в России производителей лекарств «Фармстандарт». Millhouse Capital стала владельцем 50% компании, сумма этой сделки не раскрывалась. А «Фармстандарт» за 20% заплатил $100 млн (3,5 млрд руб. по курсу на дату платежа). Таким образом, основатель компании господин Морозов остался владельцем лишь 30% акций.

Какой именно потенциал увидели в BIOCAD Роман Абрамович и Виктор Харитонин? Участники рынка и аналитики называют три основные версии. Инвестиции в инновационные препараты, которые Biocad рассчитывает вывести на рынок в ближайшие несколько лет. Инвестиции в дженерики и биоаналоги, на которых компания зарабатывает сейчас. И превращение конкурента в борьбе за поставки по госконтрактам в партнера.

Но пока вложения новых совладельцев в основном тратятся на исследования. Например, в 2015-м BIOCAD только на содержание R&D-центров потратила 1,2 млрд. руб. Пока инновационные препараты в основном лишь разрабатываются, основную выручку BIOCAD приносят дженерики и биоаналоги: по данным IMS Health Russia, из 8,9 млрд руб. выручки в 2015 году на оригинальные «Альгерон» и препараты линейки «Генферон» пришлось только 12,5% продаж – 1,1 млрд руб.

Так что, если Абрамович и «Фармстандарт» ставили на BIOCAD, как на получателя госзаказов – здесь пока все в порядке. Например, в 2015 году 90% продаж BIOCAD принесли поставки по госзакупкам, свидетельствуют данные IMS Health Russia.

Но, видимо, Абрамович быстро разочаровался в своей покупке – в октябре 2016-го стало известно о том, что Millhouse Романа Абрамовича продала 50% акций компании BIOCAD.

Представитель Абрамовича Джон Манн отмечал, что продажа доли в компании осуществилась «третьему лицу». Однако, по предположению старшего аналитика БКС Марата Ибрагимова акции BIOCAD могли достаться основному владельцу «Фармстандарта» Виктору Харитонину.

Что же касается основателя «Биокада» господина Морозов, то он по-прежнему считает себя непримиримым противником коррупции при закупках лекарств – несмотря на то, что основной доходо его компания получает как раз с госзаказов. «BIOCAD много судится, мы всегда стараемся хватать за руку нерадивых чиновников от здравоохранения и, сами откаты не платим. Считаем, что лучше при закупках дать хорошую скидку государству, которое за счет экономии сможет обеспечить лекарствами большее число людей» – говорит Морозов, называя в СМИ онкологию самой коррумпированной сферой здравоохранения.

Если же новые совладельцы ставили на пресловутую «таблетку от рака», то здесь пока все в тумане. И это – мягко говоря. Может, рекламируя будущее лекарство от рака, министр здравоохранения просто искала BIOCAD новых инвесторов?

Новые «киты» Минздрава

В то время, когда еще только начался ажиотаж вокруг возможного появления препарата от рака кожи, Скворцова заявляла: «За нашими результатами следит весь мир, и японцы уже сейчас заявили, что они готовы купить наши разработки… В мире есть один единственный аналог – в США. И по тем открытым публикациям, которые мы видим, этот аналог менее эффективен, чем тот препарат, который появился у нас».

Заметьте, чиновница сказала именно «появился» – а не «появится». И это было полтора года назад. Где он – этот препарат? Да, с одной стороны масштабное производство препарата предполагалось на конец 2018 года. И вроде как время еще есть.

Но есть оно в одном случае – если исследования и испытания завершены успешно и одобрены всеми ведомствами и структурами (а это, смею вас заметить, весьма сложный и небыстрый процесс). Однако же, никаких особых новостей на эту тему нет. Скворцова, рассказывавшая налево и направо про новый чудо-препарат, странно притихла.

Ведь если это действительно прорыв и спасение для тысяч больных – об этом надо кричать с самых высоких трибун. Вот недавняя сессия международного экономического форума в Питере, где мелькала и Скворцова – чем не площадка для значимого заявления?

Но о чем говорит министр российского здравоохранения? Она говорит о… китах. «Цифровые технологии и профилактика – на этих двух китах будет держаться медицина будущего» – поясняет для непосвященных госпожа Скворцова. О 3,5 миллионах россиянах, больных раком – ни слова. Онкология в России по-прежнему – приговор. Хоть с прежним министром Скворцовой, хоть с новым министром… Скворцовой…