«Летучий голландец» на фоне фитнеса

Большой театр решил не рисковать и повторил опыт девятилетней давности, возобновив постановку «Летучего Голландца» от Петера Конвичного. Возможно, полагаясь на магическое сочетание названия оперы и фамилий композитора и постановщика (отец Петера, Франц Конвичны - один из лучших немецких дирижеров 40-50-х годов прошлого века и многолетний руководитель лейпцигского Гевандхауз-оркестр), возможно – на память московской тусовки о несколько гламурном успехе постановки 2004 года.

В творчестве Вагнера «Голландец» стоит особняком – это своего рода подготовка перехода к музыкальной концепции «Кольца Нибелунга», отказ от стандарта, свойственного итальянской опере середины XIX века (например, «закрытых» номеров). До предела накаляется и возвышается сюжет. Композитор сознательно трагедизирует легенду, освобождая ее от пасторально-романтической подачи мрачного финала («И набежавшие волны поглотили ея. В общем, все умерли»). Тему женской любви и преданности он доводит до нордического максимума, когда гибель во имя Любви приносит обоим освобождение. Настоящие, говоря словами Рихарда Штрауса, Tod und Verklärung, Смерть и Просветление.

О постановке

Общеизвестный факт – на Вагнере многие музыканты и люди искусства хотят отметиться. Конечно, постановку Петера Конвичного нельзя отнести к тому, что называется «режопера», но..но..но.

Режиссер, видимо, хочет быть в тренде «осовременивания», а это неизбежно выхолащивает главную идею произведения. Концепция Конвичного прозрачна – он сталкивает пошлую и даже быдловатую современность в лице участников с норвежской стороны (Даланд – отец Сенты, рулевой, моряки и местные девушки) и якобы загадочность со стороны прóклятой голландской древности (Голландец и команда). Отсюда и современная одежда одних (смешение стилей от 20-х годов прошлого века до нынешних бандан), их жесты и ухватки, и тлен и покрытость паутиной других. Отсюда и мародерская жадность норвежцев, которые, словно неудачливые воришки из фильмов Джеки Чана, пытаются втихаря припрятать сокровища Голландца. И мрачная определенность и преданность экипажа своему командиру – у других.

Но желание быть понятным современному зрителю (всегда думаю, неужели нас держат за столь тупых, полагая, что мы не сможем понять первоначальный замысел автора без унитазов и спортивных костюмов на сцене?) все-таки сыграло с Конвичным злую шутку. Клоунада вокруг сундука с километровыми золотыми цепями влет разжижает 1 действие и зритель чуть ли не в голос смеется. В зале слышно сдержанное хрюканье, когда рулевой показывает в спину капитану третий палец – за то, что тот оставил его стоять на вахте.

В дальнейшем голливудность только усиливается. Второе действие проходит в фитнес-центре. Прялки, за которыми в оригинале сидят девушки, Конвичны заменил на велотренажеры. Ну да, тоже колесо. Однако градус трагедийности и высоты конфликта от такого «модерна» падает еще больше – его не вытягивает даже музыка. О таких мелочах, как натягивание Сентой подаренного Голландцем свадебного платья а ля XVII век прямо на одежду для фитнеса, уж и не говорю.

Третье действие, видимо, должно было стать кульминацией режиссерских находок, но творческий поиск Конвичного привел к тому, что в ряде моментов пришлось внимательнее читать текст, выходивший на мониторы – чтоб понять, что к чему. У Вагнера норвежцы пируют на берегу и зовут команду ЛГ, которая не сходит на землю. Подача Конвичного, хотевшего и здесь свести на одном пятачке старое и новое, усадила мертвяков за столы, в пяти метрах от которых вовсю зажигают норвежцы со своими девчонками. Последние, надо сказать, чисто в стиле американских ужастиков пытаются выяснить, а чего это дядьки в широкополых шляпах сидят недвижно, не говорят, не поют, не пьют и не веселятся. В итоге вспыхивает мордобой, в котором, как водится, зомби-голландцы побеждают пьяных и полных жизни норвежцев.

У Вагнера все было проще и логичней, хотя он и не сталкивал норвежских моряков с франкенштейнами из страны тюльпанов. Хор команды «Голландца» звучит невидимо и все громче и страшней – и именно этим достигается верх напряжения. А у Конвичного протрезвевшие норвежцы и их боевые подруги возвращаются в усиленном составе и, вооружившись подручными предметами, тыкают веслами в голландских моряков – словно отбивающаяся от демонов Шерил из «Зловещих мертвецов». Внутреннее напряжение и насыщенность пытаются заменить динамичным действом. Но это не взаимозаменяющие величины.

Концовка также вызвала вопросы. У Вагнера Сента бросается в море, а Голландец тонет и, таким образом, они освободились, соединились и наступило то самое просветление, которое символизируют заключительные аккорды. У Конвичного Сента, как выясняется, взрывает бочку с порохом и – артисты встают в два ряда под финал, тихо звучащий со сцены в звукозаписи. Ну, на любителя, скажем прямо. Не по-вагнеровски как-то.

Об исполнителях

Хор Большого театра (спектакль просмотрен 18 октября) традиционно порадовал, хотя в 1 действии мужчины пели не очень внятно.

По остальной музыкальной составляющей чувства двоякие. Оперы Вагнера тяжелы для исполнения. Физически просто тяжелы. При этом образы всегда «работают» на пределе. В операх Вагнера певец должен спокойно перекрывать голосом оркестр – причем речь не о крике, а о мощи. Иначе никакого Вагнера не будет.

Солисты «Голландца» старались. К кому совершенно не было вопросов, так это – к нашим. Замечательный Эрик (Виктор Антипенко) – настоящий тенор, и игра, и внутренняя сила, и страсть (не по-итальянски), и сила голоса. Оказывается, есть у нас настоящие тенора.

Также нет вопросов к няне Сенты (Евгения Сегенюк) – роль эпизодическая, но – настоящая вагнеровская певица. Поет спокойно, как разговаривает, играет, не переигрывая – абсолютно на своем месте.

А вот с главными действующими лицами хуже. Канадский бас-баритон Натан Берг в роли Голландца очень старался, но было видно, что у него просто не хватает физических сил. То есть, либо громко петь – либо все остальное. Он пытался громко петь. Драматическая игра весьма посредственна. Ну и жесты в стилистике американских опять же фильмов просто резали глаз.

При этом у него хороший голос, но Вагнер – это не его. Вот в роли моцартовского Дон Жуана или в ораториях Генделя он будет просто бесподобен.

Примерно то же можно сказать об американке Марди Байерс в роли Сенты. Иногда ее не было слышно. Но это полбеды. Главное, что она играла на сцене саму себя – типичную американскую недалекую домохозяйку, завсегдатая супермаркетов и редкого гостя в фитнес-центрах, со всеми вытекающими. Истеричные жесты с киношным размахиванием руками, метания среди тренажеров – желание режиссера осовременить и здесь сыграло злую шутку. Вагнеровской Сенты мы не увидели.

Что касается оркестра, то ближе всего к замыслу автора он был в третьем действии. В остальное время не покидало ощущение, что и он играет как-то облегченно, не желая перегружать слушателя.

Но музыка Вагнера – это, в первую очередь, именно внутреннее напряжение, содержание, а не форма. И трагедию – и выход из нее – Голландца мы, к сожалению, в спектакле Большого театра не увидели.