Хроника голодовки
День 1.
30 июля 2018 года, я встал очень рано. Думаю, часа в 4 – 4:30 утра. В тюрьме запрещены часы, а телевизор не работает из-за сломанной антенны. Вчера мы с Романом Манашировым поздно легли, примерно в 23:30, хотя отбой в 22:00, когда отключают свет. В камере он, конечно, горит круглосуточно из-за видеонаблюдения, но с меньшей яркостью.
На десятый день своего совместного проживания мы решили поиграть в настольные игры. У меня были шахматы, которые прислала мне Юля, это был комплект фигур и клеенчатое поле. Они были дороги для меня, потому что дома частенько мы с Гришей использовали эти шахматы в своих ежедневных турнирах. Рома попросил научить его играть в эту древнюю игру, но после десятиминутного объяснения понял, как это сложно, и предложил перейти на домино или шашки. Домино я никогда не любил, но Рома просил, и я, позевывая, сыграл с ним одну партию до 101 очка. Взялись за шашки. Рома оказался хорошим игроком, и два дня мы по три подхода с большим азартом упражнялись. Равный уровень игры только добавлял драйва в наше шашечное побоище. Меня это отвлекло от внутреннего мандража. Дело в том, что я объявил голодовку с 30 июля, сделал это в виде многочисленных заявлений, которые разослал всем крупным руководителям России, озвучил свои требования на заседании Басманного суда 27 июля, где оспаривали законность возбуждения уголовного дела против меня.
Разумеется, мы не надеялись выиграть эту жалобу, реально осознавая особенность басманного правосудия, ставшего уже притчей во языцех. Зато есть небольшая надежда на Мосгорсуд и Верховный суд, где всегда существует небольшой шанс на успех. Заседание сначала перенесли, а затем провели через видеоконференцсвязь, хотя я надеялся на личное присутствие, чтобы посмотреть на своих старших детей. Прошу Юлю привезти младших Гришу и Матвея на продление ареста в Басманный суд 8 августа. Может быть, мне удастся их поцеловать в коридоре суда или до начала слушания в зале.
Так вот, я объявил о голодовке в своей речи на суде, и все слышали об этом через трансляцию. Плюс в зале были журналисты из «Рупора Москвы», «Новой газеты», «Дождя», «Пасми».
Мне, конечно, очень страшно идти на этот шаг, ведь подобный протест – это не только отсутствие еды, что очень опасно при моём заболевании (диабет), но еще и одиночная камера без удобств, телевизора, газет и общения с соседями, а эти вещи очень важны, чтобы не сойти с ума. Ко всему прочему это большая ответственность, ведь если не удержаться, то потом твоей репутации придет конец.
Третий день подряд у меня болит сердце из-за этого тягостного решения, который я вынужден принять по причине многочисленных нарушений моих прав в Лефортово. Мои требования просты и понятны:
- ежедневное посещение адвоката (две недели я без защиты);
- регистрация на выборы (мне отказали в доверенности);
- изменение меры пресечения;
- расследование угроз Ярина и Ткачёва.
Голодовка – это умышленное причинение себе вреда и, конечно, шаг немного ребяческий. Меня все убеждали, что отказ от пищи не лучший метод чего-то добиться, - адвокаты, правозащитники из ОНК, Федотов из СПЧ, моя жена, большинство сокамерников. Особенно отговаривали врачи Лефортово, повидавшие многое в этом мрачном месте. Самая главная мысль, которую пытались внедрить мне, что у власти нет реакции на голодовки, хоть ты убейся. Даже в летальных случаях ни один тюремный врач не напишет, что смерть наступила от голодовки. Сердечный приступ, что угодно, но только не это.
Я же себя убеждал в обратном и приводил доводы в пользу голодовки, это повод, чтобы напомнить максимальному числу граждан России, что творят эти высокопоставленные чиновники по отношению ко мне. Ко всему прочему, попадающих в Лефортово по одному преступному эпизоду в 90% случаев загружают дополнительными, чтобы добить их наверняка. Следователи в первый же день, совершенно не стесняясь, сказали мне в СК РФ на Техническом переулке, что добавят еще более 10 эпизодов: «как скажут сверху, так и сто прилепим».
Так вот, пока еще не прилепили, есть смысл обратить внимание. Но самое главное, что в субботу был последний день регистрации на выборы в район. За день до этого следователь в Басманном суде показал на обозрение разрешение на доверенность, которая мне нужна для регистрации на выборы, но на руки не отдал, только позволив сфотографировать.
Я много думаю о последних событиях и, видя, как страдают мои дети, моя жена, моя мама и брат, все время возвращаюсь к мысли, что не должен был ставить в такое затруднительное положение мою семью. Как я мог идти на такие риски? Голодовку я тоже объясняю себе для удобства, а, может, и реально, объективно этот шаг нужно предпринять, чтобы прекратить страдания семьи. Я видел, как Юля плакала навзрыд и просила не делать голодовку, спросил ее почему, ответила: «Жалко».
Все же, если отбросить сопли, и слюни, и даже вред здоровью, то я не жду реакции общества и ведущих правозащитников России.
Глава ЦИК Памфилова Э.А., председатель СПЧ - Михаил Федотов, члены ОНК открыто возмущаются тем, что меня не пускают на выборы. Начальники СИЗО ссылаются на 103 ФЗ, что без разрешения следователя нельзя удостоверить доверенность, хотя Федотов, Памфилова и ОНК говорят, что нет необходимости в разрешении следователя на конституционное право быть избранным. 27 июля 2018 года в Басманном суде во время оспаривания возбуждения уголовного дела следователь вертелся, как уж на сковородке, показал нам и судье разрешение для СИЗО-2 «Лефортово» на выдачу доверенности на выборы, но заявил, мол, на руки не отдам, хоть что делайте, отправлю по фельдъегерской почте.
4-й день голодовки
Четвертый день голодовки, и можно сделать какие-то выводы. Терпеть голод вполне возможно, хотя первые дни очень тяжело. Говорят, дальше, на шестой день и далее, будет хотеться меньше есть. Но к 10 августа, когда в Басманном будет продление ареста, и мое личное присутствие обязательно, я наверняка буду выглядеть так, чтобы ни у кого не было сомнений, что я не притворяюсь и не жру потихоньку.
Меня начальство СИЗО-2 оставило сидеть в 31 камере с Манашировым, это одновременно хорошо и плохо. Плюс в том, что есть с кем поговорить, в шашки поиграть, ведь жалобы круглосуточно тоже невозможно писать. Страшно при голодовке сидеть одному – вдруг станет плохо? Там никто ни надзирателя, ни врачей вызвать не сможет.
Минус – это то, что ты сидишь в комнате 7,8 квадратных метров, которая забита продуктами Романа. Хочешь ты или не хочешь, но взгляд постоянно упирается в еду. Возможно, не все будут верить, что я голодаю полностью. Честно говоря, я и сам до конца не верю, что смогу выдержать это испытание. Тем не менее четвертый день я голодаю только на воде и чае, без пищи, и у меня пока получается держаться.
Раньше я часто интересовался голоданием, но как-то все было некогда, да и силы воли не хватало попробовать. Теперь же сам Бог велел, все равно здесь заняться особо нечем. Я лишен спорта, а это необходимое условие голодовки – исключение всяких физических нагрузок. На прогулках и в камере я теперь не отжимаюсь и не беру с собой «гантели» в виде бутылок с водой, а сижу и читаю газеты Манаширова и немного хожу по кругу в прогулочной комнате. Терпения мне хватает не есть даже крошки, боюсь только, чтобы организм не дал сбой.
Пару дней назад я поставил фото на столе и теперь круглосуточно смотрю на своих любимых детишек, на Юлю, на маму. При этом камера даже изменилась и наполнилась духом моих самых родных людей на земле. Поймал себя на мысли, что каждый год думал: «А вот если посадят или убьют, запомнят ли меня Гриша и Матвей?» И отвечал себе: «Конечно, Гриша запомнит, он ведь уже большой». Эта мысль постоянно не выходила у меня из головы, и, видя эти сказочные фото, думаю, что могу и не увидеть больше свою маму, а Матвей забудет меня, даже если Юля будет ему постоянно напоминать обо мне.
За время голодовки я скинул уже шесть килограммов, с 93 до 87, и у меня сильно осунулось лицо, выступили жесточайшие красные пятна вокруг носа, так что теперь на продлении ареста в Басманном суде боюсь испугать своих младших детей.
Сегодня у меня наконец-то появились члены ОНК – Ева Меркачёва и Евгений Еникеев. Как назло, только я начал голодать, а первые три дня было очень тяжело, особенно второй и третий день, их не было. Приход любого человека, который сочувствует тебе в тюрьме, больше радости, а в Лефортово – это счастье. Вчера у меня был надзорный прокурор, и даже от общения с ним у меня было душевное облегчение. Он посоветовал мне несколько практических вещей, и я, конечно, был благодарен ему.
Так вот, Ева и другие члены ОНК после встречи сообщают новости семье, и это тоже дополнительный бонус, ведь письма здесь идут не менее двух недель, а телеграммы 5-6 дней, так что теряется актуальность информации. Главная моя надежда от встречи с Евой – что будет публикация в «Московском Комсомольце».
5-й день голодовки
Пятый день моего отказа от пищи, и есть правда меньше хочется. Самые сложные дни для голодающего – это второй, третий и четвертый, дальше организм начинает привыкать, и уже нет такой ломки, хотя сейчас, в 8 утра, в метре от меня мой сосед Роман жрёт завтрак, приговаривая, как это вкусно, при этом чавкает и чмокает так громко, что я вспоминаю Юлины замечания по этикету поведения за столом.
Манаширов все эти дни ведет со мной беседы о прекращении голодовки, приводит много доводов, подсовывает продукты, я даже обвинил его во «внутрикамерных разработках», то есть работе по заданию руководства ФСИН и ФСБ. Роман вчера мне даже предложил миллион рублей за то, чтобы я поел. Думаю, что всё же одному сидеть было бы еще тяжелее.
Вчера был насыщенный день. Помимо того, что я написал много жалоб и немного воспоминаний, у меня было три встречи. Про общение с Евой я уже писал. Добавлю про визит к начальнику СИЗО Лефортово в его кабинет. Алексей Алексеевич Ромашин, улыбчивый полковник лет пятидесяти, в хорошем настроении, пытался очень долго разговаривать со мной в доброжелательном тоне, однако у меня не было настроения на длительную беседу. Плюс у него в огромном кабинете сильно работал кондиционер, а я сейчас все время мерзну из-за голодовки, при том что на улице +30. Несколько раз я порывался уйти, но он все говорил и говорил, пытаясь удержать меня. Конечно, основная цель была отговорить меня от моей акции, ведь общественный резонанс был достаточно велик. Более 40 публикаций в федеральных СМИ.
Алексей Алексеевич обещал мне и пропуск дополнительных продуктов, чтобы я мог соблюдать диету в связи со своим диабетом, более частые визиты адвокатов и любые медицинские обследования в гражданских больницах, но я все же встал, давая понять таким образом, что разговор окончен. Назад в камеру я шел с особо ласковым конвоиром, ведь визиты в кабинет к начальнику – явление редкое. Например, олигарх Манаширов ни разу за три года не был там. Я без сил упал на кровать. Любой визит, прохождение по гулким лестницам и длинным зловещим коридорам отбирают у меня все силы из-за слабости организма при голодовке.
Конечно, про Манаширова это шутка, ведь он за три года так никого и не сдал, хотя ФСБ ему предлагало немедленное освобождение при показаниях на генералов правоохранительных органов. Однако Роман не смог их оговорить ради прекращения своих страданий, которых не мог пожелать никому. Касаемо других вещей наши мнения часто расходятся, и это кажется мне более интересным для дискуссий и поиска истины. В частности, Манаширов осуждает мое видеообращение к Президенту с записью Ткачева и говорит, чтобы я никого не записывал, и что это непорядочно.
Много было людей, в том числе, и моих друзей, которые осудили выкладывание записи в интернет. В основном, это люди из крупного начальства. Все же более 90% оставивших отзывы граждан полагают, что все сделано правильно, что только так можно спасти нашу страну Россию. Мое видеообращение набрало три с половиной миллиона просмотров и несколько тысяч комментариев, так вот комментариев с осуждением меня было около десятка. В остальном же полное одобрение.
