Александр Шестун: Хищный ежик в тумане
В конце марта, как всегда неожиданно, я услышал: «Шестун, с вещами на выход!» Вот почему меня никогда не предупреждают с вечера, как всех остальных заключенных? Пришлось моей новой адвокатессе из Твери заново меня искать. Дочь Маша в МГИМО вышла на нее через знакомых, с характеристикой, вызывающей доверие: она взаимодействует с правозащитными организациями, а значит мое стремление к справедливости, даже за решеткой, будет поддержано не только юридически, но и морально. Когда я в первые увидел в тверской тюрьме своего адвоката, то ошеломляющий контраст от прекрасной леди со страшной окружающей действительностью резал взор. У нее большие черный глаза, словно блюдца, длинные волосы, фигура и наряды, как у модели, только сошедшей с подиума. Она еврейка, случайно попала в Тверь, где не может привыкнуть к суровым местным нравам. Душераздирающие истории о жестоких «красных» зонах вылетают из ее чудесного рта, обрамленного тонкими губами, сверкающего ослепительной белизной зубов. Лишний раз восхищаюсь мудростью и благородством моей жены Юли при выборе столь красивой защитницы – единственного источника информации о происходящем в мире.
В «Матросской тишине» мой двоюродный брат подписал меня на 10 лучших независимых газет и журналов, круглосуточно можно было включать телевизор с 30 каналами, включая «Евроньюс», а здесь можно лишь произнести избитую фразу: «Это Тверь, детка!»
На сборном отделении меня, как всегда, долго обыскивали, а потом по ошибке засунули в общую камеру с двенадцатью арестантами этапа на больницу МСЧ-69 ФСИН. Через минуту вертухаи опомнились и убрали меня в одиночку, но было уже поздно: мы успели пообщаться и запомнить друг друга. Конечно, меня повезли одного на «Газели» с двумя автоматчиками внутри кузова и одним в кабине с водителем.
Через полтора часа наш автозак въехал на территорию тюремной больницы.
Город Торжок с 44-тысячным населением расположен рядом с трассой Москва-Санкт-Петербург, на северо-западе от Твери. Вроде бы, выгодное логистическое расположение этого райцентра должно стимулировать привлечение инвестиций и развитие налоговой базы. Однако, судя по невероятной 20-минутной тряске автозака, я понял, что мы въехали в Торжок, дороги которого были в ужасающем состоянии. Впоследствии, когда я интересовался у жителей о мэре Юрии Гурине, то слышал только негативные отзывы:
– Мы его не выбирали! Его гаишник поставил (губернатор Руденя), вот пусть с него за дороги и спросит! Разворовывают бюджет на пару…
Учреждение МСЧ-69 ФСИН примерно в 5 километрах от города. Выйдя из машины в грязную жижу, я увидел сквозь густой туман здание больницы из серого силикатного кирпича за четырьмя заборами, обрамленных колючей проволокой «Егоза».
«Гуантанамо!» – мелькнуло у меня в голове, но резкий запах навоза и канализации вернул на грешную русскую землю. Сразу вспомнился «Ежик в тумане» гениального русского мультипликатора Юрия Норнштейна. Здание больницы словно ощетинилось караульными вышками с вертухаями, щедро окутанное колючей проволокой, закрывавшей даже горизонт. Между двумя внешними высоченными бетонными заборами непрерывно курсировала пара тюремщиков с автоматами. Зачем тратить столько бюджетных денег? Побегов нынче во всей ФСИН России практически нет из-за огромного количества видеокамер уличного наблюдения и распознавания ими лиц. Туманный ежик Торжка был вонючим и хищным, в отличие от своего доброго собрата из мультика. Я даже не поверил, что ЭТО – больница, и переспросил конвойных, но они раздраженно подтвердили.
Возле здания выстроились в шеренгу 10 тюремщиков с пузатым подполковником Бордачевым во главе. Они стояли настолько ровно в строю и так выжидающе пялились на меня, что я ожидал рапорта: «Уважаемый Александр Вячеславович! В учреждении без происшествий!»
После «торжественной» встречи, видимо, ставящей целью поразить своим могуществом, меня два часа обыскивали, отобрав почти все, как в карцере, даже термобелье, теплые носки, «Пемолюкс», пластиковые пищевые контейнеры, шариковые ручки (но опрометчиво пару штук оставили) и пачку бумаги. Взамен мне выдали «больничную пижаму» – робу из грубого брезента цвета хаки, по-уродски сшитую в Тверской колонии №1, где сидит Улюкаев. Сразу вспомнился институтский стройотряд, когда мы вышивали и наклеивали различные красочные шевроны на подобные штурмовки. Швея из Бангладеш сошьет из своей ткани в разы лучше и дешевле, даже с учетом доставки и двойной пошлины на таможне. Рабский труд всегда был неэффективен, поэтому феодальный строй поменялся на капиталистический. Даже при Сталине ГУЛАГ был убыточен, хоть на костях зеков и построили крупные предприятия нынешним олигархам типа «Норникеля», судоходных каналов и железных дорог.
На груди у робы была прозрачная полоска для вставки фото и фамилии, но меня лишили этой привилегии, видимо, чтобы оставить резонансного арестанта инкогнито. Однако шила в мешке не утаишь, и новость о прибытии «особо опасного» Шестуна быстро распространилась среди заключенных. Когда меня повели из административного в лечебный корпус, мой 100-метровый путь пролегал сквозь серию хозпостроек с чавкающей грязью, дорогу неспешно перебегали худые крысы, по-хозяйски озираясь вокруг. Слева стоял низкий, покрашенный белилами сарай с курами, часть которого отделена под комнату для спортивных занятий – так было написано на табличке. Как в неотапливаемом помещении, где встать в полный рост невозможно, да еще и по соседству с вонючими курами можно заниматься? Скорее, это сделано для отчетности, чем всегда грешит ФСИН. Справа, в таком же примерно сарае, блеяли козлы или бараны: я не могу отличить их по звуку. В таком небольшом загоне можно разместить не более 5-10 особей, что теряет экономический смысл в разведении копытных животных. В 5 метрах от козлятника стоит деревянный храм, очевидно не посещаемый людьми. Огромный ржавый замок и отсутствие свежих следов указывает на потерю интереса тюремщиков и священников РПЦ к исправлению преступников. Да и молиться по соседству с вонючим местом неприятно.
Зайдя в здание больницы, я увидел около 20 вновь прибывших арестантов, обыскиваемых всего двумя вертухаями и тремя хозотрядовцами («козлами») еще дольше, чем я. Все это время больные стояли в позе «руки за спину», многие пожилые зеки буквально падали с ног от усталости и голода, но им не предложили присесть хотя бы на стул. Никто не возмущался, ведь многие специально уродуют себя, делая «мастырки» (нанося умышленный вред здоровью), только чтобы на время передохнуть от людоедских режимов «красных» колоний типа ржевской.
Удивительно слышать зеков, мечтающих не об отдыхе на Мальдивах, а с упоением рассказывающих о прекрасных «черных» зонах Тульской, Калужской, Смоленской областей, где положенцы и смотрящие не позволяют уродовать людей вертухаям. Вот же мы дожили до того, что лидеры преступного мира считаются намного справедливее и человечнее деятелей государственных органов власти. Думаю, такое возможно только в России.
Меня разместили в одиночке с большим окном – бывшим кабинете психиатра. Лечащий врач – терапевт. Я здесь с диагнозом «сахарный диабет» и «сердечно-сосудистые заболевания», а разместили и вовсе в психиатрии. Матрас из сбившейся ваты и «бетонная» подушка – явно со времен СССР, когда здесь был ЛТП для лечения алкоголиков. Тратят больше всех в Европе – 250 млрд рублей в год на армию тюремщиков и бетонные заборы с колючей проволокой, купленной в 3 раза выше коммерческой цены, а на заключенных экономят жестко. Поролоновые матрасы, закупленные в московские тюрьмы, стоят копейки. Околев от холода на каменной кровати в камере с бегающими по ночам крысами, я пригрозил отказаться от лечения. Зачем мучить людей в холодной больнице, запрещая нижнее термобелье? Сразу привел аналогию с морозотерапией карцера в тверской тюрьме. Но там хоть наказание, поэтому можно найти какую-то логику в действиях тюремных палачей.
На следующий день меня конвоировали к начальнику больницы Станиславу Смирнову и его руководителю из МСЧ-69 ФСИН полковнику Валахановичу. Они на пару начали воспитывать меня, рассказывая банальные истины про организацию работы медицинских учреждений.
– Вы понимаете, кому вы лекции читаете? Я 15 лет работал главой Серпуховского района с больницами в десятки раз больше и лучше вашей убогой лекарни. В нашу ЦРБ при мне было закуплено 2 аппарата МРТ, а у вас во ФСИН по всей России нет ни одного! Поучайте лучше ваших паучат! – закончил я беседу словами из песни Буратино.
В тюремной больнице Торжка рентген-аппарат до сих пор снимает на пленку, а затем обрабатывают ее проявителем с фиксажем, как в СССР. Мой врач Николай Цветков цинично предложил мне сделать снимки суставов ног, чтобы было с чем посылать к ревматологу. Но я теряю чувствительность стоп ног из-за болезней сердца, извитости артерий и атеросклероза, поэтому обследовать надо сердце, именно об этом говорят врачи на воле!
– Зачем мне рентген? Мне нужны коронарография и КТ!
– У нас их нет! Соглашайтесь на рентген, – продолжал хитро тупить тюремный врач.
Я сразу вспомнил, как в центральной российской больнице ФСИН «Матросской тишины» мне сделали рентген черепа после ДТП с автозаком. Невропатолога у них не было, и мне дал заключение гастроэнтеролог, что череп цел, а значит нет сотрясения мозга.
В беседах со мной врач Николай Цветков и его коллеги больше интересуются моей связью с Навальным, со злорадством отмечая «разоблачения» его болезней по центральным телеканалам и попутно слащаво восхваляя Путина. В Администрации Президента у начальника УВП Ярина генерал ФСБ Ткачев заявил мне 4 года назад, что его служба охраняет Алексея Навального после инцидента с обливанием оппозиционера зеленкой, ими же и организованного. Такая «охрана» ФСБ и АП сравни тюремному лечению: главное не погибнуть от их услуг. Совершенно правильно основатель ФБК требует независимых врачей, чтобы тюремные не прикончили уже наверняка.
Сейчас больных в Торжке примерно 40-50 человек, а вертухаев даже больше. Режим в тюремной больнице весьма жесткий, больным запрещено лежать днем на заправленных кроватях. Врачи к пациентам относятся, как к скоту. Нет элементарных лекарств. Зарплаты медперсонала крайне низкие, поэтому МСЧ-69 ФСИН зачастую грешит «мертвыми душами». Самая приветливая медсестра оказалась армянкой. За стеной, в соседней со мной камере-изоляторе №2 в начале 2019 года умер «на вязках» (привязанный к кровати канатами) Александр Ласкин, а в 2016 году повесился Ляпишев. Примерно треть заключенных в психиатрическом отделении – «обиженные», находящиеся в общих палатах с другими зеками, но они держат дистанцию, осознавая свою принадлежность к «низшей касте». Сейчас их не менее 5 человек. Узбеков, таджиков и киргизов практически нет в больнице, как и в стационаре «Матросской тишины», хотя они составляют около 40% общей массы заключенных. В местах лишения свободы их чаще других пытают и жестоко избивают вертухаи, зная о полной безнаказанности. Мой сосед по тверскому СИЗО Изатилло Абдуваетов поступил в нашу камеру весь черный от гематом на лице и теле.
В письмах спрашивают, как закончилась история о том, как я заставил двух 20-летних сокамерников-узбеков написать родителям о своем нахождении в тюрьме, чтобы они с ума не сходили. Заливаясь горькими слезами, соседи писали своим мамам и папам. Моя жена позвонила матерям и сообщила это неприятное известие, потому что цензор не пропустила письма на узбекском. Мама Изатилло написала ему такое доброе и ласковое письмо, что плакала уже вся камера во время публичного прочтения и перевода.
В Бежецкой колонии зеки из Средней Азии составляют тоже около 40% контингента, почти все отказываются от рабского труда, проводя целый день в нерабочем бараке, где всем джамаатом совершают намаз по несколько раз в день. Ненависть порождает ненависть! Все сильнее представители ислама заявляют о своей духовной силе и сплочении в местах лишения свободы. Один заключенный обходится бюджету России в миллион рублей в год. Надо ли нашей стране за огромные деньги плодить врагов? Не проще ли экстрадировать их в свои страны для отбытия там наказания?
Так получилось, что последние 2 недели я фактически был только на баланде. Когда приехал в больницу, то с собой у меня лежало 7 пряников, лук, чеснок и маленькая бутылка подсолнечного масла. Пряники я экономил как мог, распределив по одному на утро и вечер. Вспомнил детство, когда мы на хлеб наливали подсолнечное масло и намазывали чесноком, и сделал точно так же, чтобы как-то дополнить скудную баланду. Первые дни меня еще пускали в столовую с моими соседями по психиатрии, где они подкармливали меня сухарями с чаем. Потом запретили вечерние посиделки с парнями и предложили телевизор в мою камеру с 19 до 21 часа, когда положен просмотр по распорядку дня. ТВ принесли мне в камеру, но я не мог позволить, чтобы единственную плазму отобрали у всех и отдали одному мне, лишив всех заключенных последней радости. Демонстративно подняв телевизор на вытянутые руки, пригрозил разбить, если его у меня установят.
На следующий же день отказался от лечения и обследований. В прогулочный дворик меня тоже не пускают с заключенными, и я один, как изгой, брожу там, изредка общаясь с больными из окон, за что их жестоко наказывают. Первую прогулку многие хозотрядовцы с удовольствием разговаривали со мной, но даже их предупредили о неприятных последствиях. Приблатненный Гарик, ухаживающий за животными, важно покачивая головой с шапкой на затылке, как у дембеля, вальяжно прохаживался возле дворика, пытаясь обратить мое внимание. Он эффектно забрасывал себе в рот только что пожаренные орешки с расстояния в полметра. Гарик не побоялся предложить мне еще горячий арахис. Я не хотел брать его угощение, чтобы не навредить хозотрядовцу, но он настаивал. Пришлось согласиться, а то подумает, что брезгую.
– Я никого не боюсь! – храбро заявил бывший арестант московского СИЗО-4 «Медведково», но на следующий день обходил меня за километр.
Сначала я нервничал из-за столь бесцеремонной изоляции, но потом, получив письмо от моей доброй знакомой по переписке, просидевшей 12 лет на зоне, успокоился, полностью приняв ее, как всегда, убедительные доводы: «Наслаждайся одиночеством! Скоро тебя ждет барак в колонии, где ты будешь вспоминать камеру в психушке как рай. Тебя будет круглосуточно окружать много людей с иным менталитетом и воспитанием.
Юля оплатила кучу разной вкуснятины в тюремном ларьке, а на счету у меня появилось целое состояние – 5000 рублей, что позволило мне сразу купить почтовые марки для жалоб, 2 полуторалитровые бутылки воды для занятия спортом и пакет молока, чтобы разбавлять кофе.
– Можно мне докупить сверх заказанного женой? – спросил я продавщицу.
– Конечно! Психи по пятницам! – подтвердила она.
– Спасибо ото всех нас!
Особенно радовала покупка «Фэйри» и губки. Мне приходилось мыть железную посуду в холодной воде хозяйственным мылом и обычной тряпкой, отчего вся пища пахла тошнотворным запахом. Сразу же я устроил себе пир, сварив молочные сосиски кипятильником, съев банку сметаны и попив чай с «Баунти». На десерт я побаловал себя тропическим чудом – апельсином. Вкус фрукта унес меня в грезах на райские острова. «А жизнь-то налаживается!» – благодарил я судьбу за приятные подарки. Бедолаги (без поддержки с воли) полностью лишены свежих фруктов и овощей. Черная картошка в супе и компот из сухофруктов, слабо напоминающий напиток в пионерском лагере, не в счет.
Буквально сразу пришла и ручная передача с продуктами из вольных магазинов. Я пришел получить ее, оформлял квитанции о получении, когда мне послышался разговор на чеченском языке. «Крыша едет!» – подумал я, полностью отвергнув возможность служения в Тверском УФСИН горцев. Вдруг краем глаза в маленьком окошке передач я увидел толпу мужчин характерной внешности, беседующих с заключенным. Нохчи очень обрадовались, когда я поздоровался с ними и сказал пару слов на их языке. Гражданская кладовщица пришла в ярость. Подняв трубку телефона, полнотелая фурия начала истерично кричать:
– Тут заключенные разговаривают! Обнаглели совсем!
Местные краеведы выяснили, что ещё в тринадцатом веке в Твери производились всевозможные товары из козлиных шкур. Символ козла чеканили на монетах, пивных кружках, и даже старинное здание вокзала в Твери украшали колонны с изображениями козлиных морд. Понятие «Тверские козлы» не носило обидного подтекста, наоборот животное ассоциировалось с собственным достоинством, свободой и харизмой. Дурной оттенок слово приобрело в годы революции, период арестов и репрессий, когда одежда из козлиных шкур стала ассоциироваться с чекистами, слово "козёл" перекочевало в тюремную лексику, а сама Тверская область обросла колониями.
Историк Владимир Лавренов рассказывал местным СМИ:
«Есть любопытные сюжеты, связанные с чекистскими куртками и Михаилом Ивановичем Калининым, который, конечно же, приложил руку к созданию негативного образа этого животного. В годы революции он был руководителем бронепоезда, комиссаром на котором был Иван Козлов, суровый человек с козлиной бородкой. Он, как и вся команда, был одет в сшитые из козлиной кожи куртки, штаны и кепки. Одежда летчиков и бронетанковых войск Российской императорской армии, присвоенная чекистами, стала ассоциироваться не с добром, а со злом».
В Торжке есть еще одна колония, вся область буквально утыкана зонами. Думаю, подобное скотское отношение к заключенным у местных жителей привито как раз НКВД, тысячами расстреливавших зеков без суда и следствия. Вдвойне обидно было слышать оскорбление чеченцам, прошедшим через горнило жесточайшей депортации в Среднюю Азию, больше похожую на геноцид.
Мои статьи из Твери популярнее московских. Местные СМИ цитируют мои публикации на сайте «Панорама», «Аргументы и факты. Тверь», а значит я продолжу писать репортажи из преисподней.
Завершить позволю себе цитатой писателя Варлама Шаламова, прошедшего сталинские концлагеря, которую часто приводят мне в соцсетях: «Помните самое главное: лагерь – отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку – ни начальнику, ни арестанту – не надо его видеть. Но уж если ты его видел – надо сказать правду, как бы она ни была страшна».
