Крестовый поход и колесо обозрения

Политический режим в России трансформируется в условиях начатой им военной агрессии против Украины. Он становится более репрессивным и предъявляет все более широкие претензии на идеологический контроль общественной жизни, образования, воспитания, культурной жизни. Кроме того, потребностью войны является политическая мобилизация населения и, соответственно, мощные нарративы и идеологические конструкты, ее поддерживающие. Всеми этими свойствами и инструментами располагали, как считается, тоталитарные режимы прошлого столетия, в то время как для новых авторитаризмов XXI века характерны меркантилизм и идейная пассивность. В то же время поиски идейного фундамента российского авторитаризма продолжаются с середины 2000-х годов. Каковы их результаты и каковы перспективы в условиях войны? Поможет ли война найти, наконец, мобилизационную идеологию российского авторитаризма? Издание «Re: Russia» опубликовало первый материал из серии рассуждений на эту тему, принадлежащих авторитетным ученым и публичным интеллектуалам.

Профессор Оксфордского университета Андрей Зорин, автор монографии о государственной идеологии российского самодержавия XVIII–XIX веков, прослеживает, как менялась идеология путинского режима на протяжении 20 лет — от формулы «сильное государство и цивилизованный быт» до реваншистского мессианства, ставшего идейным фундаментом нынешней военной авантюры. Драйвером этих изменений, подчеркивает профессор Зорин, была необходимость обоснования несменяемости российской власти. Но если первый извод путинского идеологического реваншизма, опиравшийся на консервативные клише «традиционных ценностей» и «православных скреп», не предполагал особенного отзыва от граждан, то нынешняя риторика «апокалиптической битвы» и крестового похода требует перехода к мобилизационной модели.

***

Даже относительно устойчивые режимы, а российский политический режим существует уже более двух десятилетий, не могут существовать без идеологии, ибо это тот язык, на котором они формулируют свои пожелания, предписания и табу, обращенные к населению. Режим без идеологии невозможен так же, как без полиции или финансовой системы. Другой вопрос, в какой мере она сама является устойчивой, последовательной и артикулированной и каков ее реальный мобилизационный потенциал?

Разумеется, ни разработанной политической философии, ни продуманной программы, ни объединительной идеи религиозного типа в распоряжении сегодняшней российской власти нет, но такие мощные инструменты — вообще редкость в идеологическом арсенале новейших тираний. Бóльшая их часть легко обходится базовым набором квазиконсенсусных символов и метафор, которые позволяют власти доходчиво разъяснять подданным, что от них ожидается, по каким признакам следует отличать своих от чужих и почему надо смириться с временными неудобствами жизни и неукоснительно поддерживать начальство. Собственно, в этом и состоит назначение государственной идеологии, которая, чтобы оказаться успешной, должна опираться на набор полуосознанных политических мифов, разделяемых большинством. На протяжении последних двадцати лет путинский режим вполне квалифицированно и умело предъявил urbi et orbi несколько таких сменяющих друг друга наборов.

Сильное государство и цивилизованный быт

Идеологическую матрицу первых лет правления Путина можно определить как «сильное государство и цивилизованный быт». По умолчанию декларировалась преемственность по отношению к базовым идеологемам 1990-х, таким как «войти в цивилизованный мир» и «стать нормальной страной», подчеркнутая заявленной целью «догнать Португалию». Вместе с тем считалось, что ельцинский режим не мог достичь этих целей из-за слабости центральной власти, неспособной справиться ни с боярской фрондой, ни с чеченским терроризмом, поэтому мирный быт сограждан требовалось дополнить «вертикалью власти», «диктатурой закона» и т. п. В новогоднем обращении, переданном примерно через двенадцать часов после того, как Путин приступил к исполнению обязанностей президента, мы увидели его стоящим с непокрытой головой у кремлевской стены. Пока страна мирно выпивала, президент на посту охранял ее покой. Поздравив страну с праздником, Путин отправился в Чечню.

Надо сказать, что такая идеологическая конструкция была поддержана как большинством, начавшим ностальгировать по советским временам, которые стали издалека выглядеть сытыми и спокойными, так и стремительно европеизировавшимися городскими элитами. Разрушила этот консенсус не столько даже остановка экономического роста, сколько невозможность гарантировать несменяемость власти, которая была для руководства страны абсолютным приоритетом. Лозунг «суверенной демократии», призванный обосновать такую несменяемость, был выдвинут еще до начала экономического кризиса.

Скрепы и ценности

После Болотных протестов 2011–2012 годов модернизационные элементы официальной идеологии были отброшены, а на их место пришли «скрепы» и «традиционные ценности», призванные обеспечить «стабильность», служившую обозначением все той же несменяемости власти. Помимо самоценной скрепы «сильной власти», этих «традиционных ценностей», собственно говоря, было две — культ Победы, превратившийся в официальную религию, и агрессивная гомофобия, начисто чуждая русской культуре и заимствованная из идейного арсенала американских правых радикалов. «Покорение Крыма», санкции и контрсанкции окончательно оформили идеологическую модель, в которой население страны делилось на «подавляющее большинство» и подлежащее подавлению «меньшинство», а былой «креативный класс» был переименован в «пармезанщиков» и «хамонщиков», то есть в потенциальных предателей.

Модель эта была в основе своей изоляционистской и исходила из смутных представлений об «особом пути» России, разделявшихся, если верить данным «Левада-центра», большинством населения. Идея «особого пути» пришла на смену стремлению стать «нормальной» страной и носила отчетливо антизападный характер. Вероятно, поэтому многие сегодняшние наблюдатели подчеркивают изоляционистский характер той идеологической конструкции, которая оформилась после начала войны, связывая ее с идейным наследием славянофилов. Между тем такая интерпретация выглядит как минимум неполной, а скорее всего и просто неверна.

Время реванша: мессианский извод

Разумеется, нынешний извод официальной идеологии наследует предыдущему и в пропаганде «традиционных ценностей», и в поклонении Победе. Однако, если прежде казалось, что помешательство на былом величии имеет чисто реставрационный характер и выражает лишь неопределенную ностальгию то ли по СССР, то ли по Российской империи, то теперь обнаружился его национально-мессианский аспект. Путинская Россия претендует на место во главе коалиции автократий, противостоящих гегемонии Запада и намеревающихся привести его к всемирно-историческому поражению.

Одной из устойчивых российских политических мифологем является превращение поражения в победу. Все войны, вошедшие в базовый нарратив русской истории, начинались с тяжелых неудач, в конце концов оборачивавшихся триумфальной, хотя и давшейся неимоверными жертвами победой. За битвой на Калке следует покорение Казани, за нарвским разгромом — Полтава, за сожжением Москвы — взятие Парижа. «Мы долго молча отступали», — писал Лермонтов в стихотворении «Бородино», которое полтора столетия учили наизусть русские школьники. История Великой Отечественной войны от поражений 1941 года до падения Берлина как бы кристаллизует эту мифологию.

На этот раз в качестве точки отсчета был выбран распад СССР — «величайшая геополитическая катастрофа ХХ века» — и последовавшие за ней «лихие 1990-е», осмысленные как повторение Смутного времени. Теперь в соответствии с логикой избранного сюжета для России настает время реванша. Стоит вспомнить, что ультиматум, выдвинутый Западу в 2021 году, включал в себя не только условия, непосредственно связанные с Украиной, но и общее требование де-факто отменить расширение НАТО — «забирать манатки», как выразился в те месяцы крупный российский чиновник.

Понятно, что в нынешнем альянсе автократий Россия не может по своему экономическому значению конкурировать с Китаем, но эта слабость должна быть компенсирована исторически подтвержденными мощью русского оружия и мужеством русского солдата. По-видимому, состоявшийся в преддверии бомбардировок Киева олимпийский визит Путина в Китай призван был зафиксировать такое распределение ролей.

Национальное преображение: вождь и народное тело

Такое национальное преображение подразумевает не просто сильного лидера, образ которого официальная пропаганда вполне успешно создавала Путину с первого дня его президентства, но вождя, воплощающего в себе протяженность и неделимость народной истории. По-видимому, придание набору пресловутых «традиционных ценностей» конституционного статуса, наспех осуществленное поправками 2020 года, не было только камуфляжем для оформления пожизненного президентства, как это принято полагать, но должно было установить связь между вождем и народом, естественно не тем, который реально жил в России к концу 2010-х годов, но — с мистическим народным телом, существовавшим на всем протяжении тысячелетней российской истории.

В таком народе уже нет места тем, кто сомневается в мудрости вождя и его праве вести страну к новым жертвам и новым победам. Таких отщепенцев, как говорили в советские времена, или извергов, как выражались в XIX веке, уже недостаточно было ограничивать в правах и оплевывать, их нужно было в буквальном смысле «отщепить» от народного тела и «извергнуть» из него.

Однако, если вождь для новой идеологической конструкции был уже готов и предъявлен стране на протяжении двух десятилетий, настоящий народ для него еще предстояло создать. И самым главным шагом на этом пути было объявлено восстановление его исторического единства, подорванного Лениным, создавшим на территории Украины и Белоруссии квазигосударственные образования, и разрушенного Горбачевым и Ельциным, санкционировавшими их отделение. В этом смысле целью войны, начавшейся 24 февраля, было не возрождение империи, а объединение метрополии. Соответственно, те граждане этих стран, которые были убеждены в том, что они принадлежат к отдельным народам, имеющим право на собственную независимую государственность, оказывались не сепаратистами, подобными чеченским инсургентам 1990-х годов, но предателями — иноагентами, отщепенцами и извергами одновременно.

В русских сказках убитых богатырей сначала поливали «мертвой водой», чтобы отрубленные части их тела могли срастись, и только после этого «живой водой», способной вернуть их к жизни. Разрубленное коварным и жестоким Западом тело русского народа надо было сначала полить мертвой водой войны.

Крестовый поход и колесо обозрения

Нет смысла указывать на логические нестыковки такой конструкции или ее противоречия историческим фактам. Гораздо важнее — несоответствие ее содержания и ее статуса. По сути, это вполне тоталитарная идеология, требующая к себе религиозного отношения. Между тем в современной России, в отличие от СССР или Германии 1930-х годов, Китая 1960-х или Ирана 1970-х, нет ни демографических, ни экономических, ни социальных предпосылок для успешного тоталитаризма.

Эти идеологические построения вполне соответствуют представлениям, ожиданиям и чаяниям значительной части населения, готовой их принять и усвоить, но вряд ли по-настоящему уверовать в них и приносить ради них жертвы. Похоже, и сама власть сознает эту проблему и потому запрещает называть войну войной, не спешит подкрепить мобилизационный пафос пропаганды практической мобилизацией или перейти от выборочных репрессий к массовым. Уникальность сегодняшней ситуации — в стремлении Кремля сочетать риторику и эмблематику крестового похода с попытками убедить обывателя, что обычная жизнь продолжается. В день наступления украинской армии в Харьковской области президент Путин открывал в Москве колесо обозрения.

Неудивительно, что в российском политическом обиходе все слышнее голос, как кажется, немногочисленной, но агрессивной группы радикалов, которых такой стеснительный тоталитаризм не устраивает и которые предлагают идти до конца.

На сегодняшний день идеологический аппарат власти оказался перед трудноразрешимой дилеммой. Даже при относительно благополучном для него исходе военных действий, который выглядит все более сомнительным, возвращение к идеологии мирного времени будет означать отказ от концепции апокалиптической битвы с западной цивилизацией, а следовательно — обесценивание войны и принесенных жертв. Напротив того, наращивание риторики чрезвычайного положения не только может спровоцировать колоссальное социальное напряжение, но и неизбежно приведет к поиску врагов и предателей на самых верхних этажах государственной власти — угроза, которую сами обитатели этих этажей вполне ясно осознают.

Российскому правящему режиму достаточно долго удавалось эффективно обновлять свои идеологические модели и адаптировать их к изменявшейся политической ситуации. На сегодняшний день потенциал такой адаптивности близок к исчерпанию. 

Колесо обозрения, торжественно открытое президентом, на следующий день сломалось.