Александр Шестун: История одной смерти…
Узнал, что тверские тюремщики угробили еще одного близкого мне арестанта – Автандила Джикию. Грузина каждый день избивали в Ржевской колонии, самой жестокой в Тверской области. Тогда там руководил Дмитрий Лебедев, нынешний начальник Тверского СИЗО, который пять раз ударил меня кулаком по лицу. Как такого садиста директор ФСИН Алексей Калашников держит на работе? Это же психически больной человек! Таких надо изолировать от общества и удалять часть мозга.
В тюремной больнице Торжка мы с Автандилом подолгу беседовали. Милый грузинский акцент моего товарища из Зугдиди напомнил студенческие годы. На технологическом факультете Костромского университета почти четверть студентов была из Грузии, включая моего друга Гочу Черкезишвили. Богатые застолья кавказцев в общаге всегда сопровождались выразительными тостами. Примерно четвертым или пятым по счету произносили «За тех, кто в тюрьме». Мне казалось тогда это крайне странным: «Зачем пить за каких-то преступников?». Только теперь я понимаю, как страдают люди за решеткой. Неважно, какой процент арестован несправедливо, главное – их достаточно много. Даже те, кто сидит за дело, не должны подвергаться пыткам и унижениям.
В конце мая я прибыл в больницу Торжка одновременно со своим ровесником, чеченцем Гайрбеком, уроженцем Алхан-Калы. Мы с первых дней подружились, найдя множество общих знакомых, сразу взяли шефство над Автандилом Джикией, страдавшим серьезным сердечно-сосудистым заболеванием. Гайрбек договорился с врачами о переводе грузина к нему в палату. Четыре года Автандил провел в комфортной «Бутырке» и часто вспоминал человеческое отношение к арестантам со стороны «хозяина» Телятникова. Идеальный порядок в этом старинном тюремном замке я видел собственными глазами.
На суде сотрудник уголовного розыска с Петровки назвал Автандила Джикию вором в законе, но сам он отрицал этот статус. И я, и мой друг чеченец, скептически относимся к званиям в тюремной иерархии. Помню, как авторитетный Гайрбек сделал замечание приблатненному пожилому арестанту, мотавшему пятый срок, за беспорядок в туалете. Тот начал возмущаться: «Ты че мне предъявляешь?! Ты сам-то какой масти?». «Моя масть – чеченец!», - весьма лаконично и точно ответил Гайрбек.
Помню, как в 90-е годы, когда криминальные авторитеты были на пике своего могущества, они устраивали шикарнейшие похороны своим друзьям, погибшим в перестрелке. Я наблюдал за траурной процессией, провожающей вора в законе в последний путь. ГАИшники перекрывали движение, за гробом шли брутальные мужчины с толстыми золотыми цепями и крестами, как у священников, в сопровождении вдов в брендовой черной одежде, сверкающих крупными бриллиантами. Сегодня воров в законе хоронят, как бездомных собак. Обе крайности плохи, но вторая хуже.
Статус вора в законе только ухудшает положение в современной зоне. Что-то подобное происходило в ГУЛАГе и называлось «сучьей войной». Хозяева жизни в лагерях – переобувшиеся блатные, сотрудничающие с администрацией, имеют несколько названий: «актив», «красные», «козлобанда».
3 июля я увидел необычайно радостного Автандила. Его глаза светились, как экран айфона последнего поколения:
- Представляешь, Саша! Я много лет не слышал голос своих детей! Поговорил с дочкой Нино, с четырехлетней внучкой Кристиной, мой сын заканчивает юрфак в МГУ! – захлебывался от восторга помолодевший грузин.
Я начал успокаивать его словами Будды:
- Не радуйся победам и не огорчайся поражениям, и то и другое отнимает силы.
Жизнь - синусоида! Если пришла большая радость, значит жди великой печали. Так и вышло. Через пару дней один из его лечащих врачей, Сергей Турмышев, убедил председателя медицинской комиссии Станислава Смирнова отказать Джикии в освобождении по диагнозу «ишемия». Мало того, эти убийцы в белых халатах выписали тяжело больного старика в концлагерь Ржева. Когда 9 июля я прощался с Автандилом, то видел в его полных слез глазах печать смерти. Да он и сам осознавал свою печальную участь. На этапе в Тверском СИЗО у него начались сердечные приступы, и его вернули в лечебное учреждение Торжка. 2 августа Гайрбек и я уже были выписаны, заботиться о пожилом грузине было некому, возможно, поэтому Автандил Джикия скончался 14 августа на больничной койке.
Лечили его только аскорбиновой кислотой и без конца мерили давление. Когда же мы увидим на скамье подсудимых его похоронную команду: Дмитрия Лебедева, Сергея Турмышева, Станислава Смирнова, Александра Бордачёва?
Разумеется, я начал собирать данные о смерти Джикии. Для привлечения к уголовной ответственности палачей мне необходимы были медицинские документы, которые выдают только родственникам умершего человека. Автандил до этого дал мне телефон своего сына Георгия, но тот попросил 40 дней паузы, якобы для поминок, но, как и следовало ожидать, преуспевающий Джикия-младший не захотел поднимать шум и категорически отказался дать справки:
- Ничто не вернет нам отца, я знаю, что он умер не сам, все знаю и знаю, за что его били. Отец был бы против.
Однако Автандил прочитал обе моих книги «Непокорный арестант» и восхищался фактурой, собранной в издании. Разумеется, давая свои данные и подробно описывая свою жизнь, он понимал и что это делается для публикации, но абсолютно не возражал.
Если бы дети, жена приехали бы в больницу Торжка, когда Автандил был еще жив, и поинтересовались бы здоровьем старика, то отношением к нему было бы гораздо лучше, и, естественно, никто бы не позволил себе так жестоко обращаться с больным человеком. Автандил пролежал в тюремной больнице 3 месяца, дорога из Москвы занимает 3-4 часа. Но родные не приехали, оставив его перед лицом неминуемой, мучительной гибели. В тюрьме первыми умирают те, у кого нет поддержки семьи – система знает, что за такого человека никто не будет бороться и поднимать шум.
Как часто я вижу брошенных своими близкими арестантов. Боже! Как часто я слышу: «Ничто нам его не вернет!». Сытая семья Джикия, проживающая в столичном районе Солнцево, уже давно списала со счетов главу семейства.
Да, раньше Автандил был любим и уважаем, но эволюция и время превратили его в брошенного вымирающего динозавра.
Мне вспоминается «деревня мертвых» в горах на границе России и Грузии, возле заставы Мешехи Аргунского погранотряда. Я курировал это воинское подразделение, и она была названа «Серпуховской». Туда грузины в древности приводили отживать свой век и умирать старых людей. Я бродил по старинным улицам между каменных хижин и с горечью думал: «Как можно хоронить еще живого, пусть и весьма дряхлого человека»?
