Еще одни похороны среднего класса

В начале нынешнего года один из лидеров московского ресторанного бизнеса открыл в центре города заведение азиатской кухни премиум-класса. Событие вроде как не из экстраординарных — в большинстве его ресторанов счет за обед стартует от отметки в четыре тысячи рублей. Интересно, однако, что незадолго до этого на этом же самом месте находился ресторан российской фермерской кухни, принадлежащий тем же владельцам, но с чуть меньшим средним чеком. В условиях риторики импортозамещения, продуктовых антисанкций, падения доходов граждан (и уж тем более сырных пожаров этого августа) действия рестораторов казались нелогичными. Но только до того момента, как несколько месяцев спустя они же не открыли дешевую бургерную «для народа» совместно с отечественным производителем мяса. Итогом становится узнаваемая картина: в кризис умирает средний сегмент потребления, выживают крайности. Например, бургеры за 200 рублей и порция суши за 100 евро.

Подобных примеров размывания инфраструктуры для среднего класса и в Москве, и в других крупных городах страны уже довольно много. Обвал курса рубля привел к сокращению потребительской способности у тех, кто ориентировался на импортный товар, это довольно тривиальный вывод. Но под «товаром» тут следует понимать не только потребительские товары вроде кроссовок и телефонов, но и культурные артефакты, символы и модели поведения. Стилизовать себя «под русского европейца» стало чрезвычайно накладно, причем как в сугубо материальном плане, так и в социальном. Такой россиянин, отдыхающий не в Крыму и скучно рассуждающий на публике о долгосрочных экономических проблемах, с каждым днем все больше напоминает компетентным органам и соседям шпиона. Свойственный ему прежде образ жизни уже сейчас может позволить себе только довольно богатый человек. Конечно, процесс этот медленный, и речь пока еще не идет вновь о зияющей дыре между верхушкой общества и абсолютно нищим народом, равно как и о возвращении советской номенклатурной модели распределения и потребления. Но раны в общественной ткани заживают еще дольше, чем образуются.

Во многом случившемся вина самого, как модно было называть его в шутку несколько лет назад, класса-гегемона. На протяжении последних лет инфраструктура российского среднего класса была не национальной, а скорее «русифицированной». Философия, научно-популярная и художественная литература, бытовые товары, аксессуары и одежда — решительно все было вторичным или дополняющим по отношению к остальному миру. Россия производила патриотические чехлы для телефонов, а вот с самими телефонами как-то не задалось. Тучные годы, стабильность нефтяных сверхдоходов, полное отсутствие стратегического видения ситуации развратили российский средний класс. Российский предпринимательский сектор напрочь отказывался отходить от комфортной модели ренты, служащим нравилось заигрывать с популистской риторикой пропаганды. Поэтому при валютном и политическом обвале все они остались ни с чем. В свою очередь, ни элита, ни основная масса населения страны именно по этой же причине не испытывают к классу-потребителю жалости. Для первой категории он не представляет интереса как политическая сила в силу своего конформизма и аморфности, а вторую раздражает тем, что ничего не производит, а только жрет. Разговоры о «когнитивной функции» или «креативном потенциале для растущей экономики» кажутся уже неубедительными. Но у среднего класса существует и еще одно назначение.

Исчезновение среднего класса не уникальное для России явление, в тех же США разговоры о его сокращении идут не первый год. Необычны обстоятельства и последствия. Если на Западе и Востоке средний класс, пусть и сокращаясь, оставляет после себя связанное воедино оставленными им ценностными моделями общество, то российский средний класс, отказываясь от своего существования, не оставляет ничего. Владельцем монополии на европейские ценности  — не только экономические, но и либеральные — вновь оказывается элита, наш исторический «единственный европеец», стонущий ныне от «национализации» привычного образа жизни. Российский средний класс, в свою очередь, будет вынужден переизобретать свои политические и потребительские предпочтения или исчезнет.