Григорий Юдин: Долг Родине
В последние месяцы мы часто видим, как в речи российских чиновников, профессиональных военных и мобилизованных всплывает фигура «долг перед Родиной». Однако я часто обращаю внимание, что нередко рядом появляется упоминание совсем другого долга — финансовой задолженности, которую бойцы должны выплачивать кредитным организациям.
Порой эти вещи буквально соседствуют друг с другом. Долг перед Родиной, который надо отплатить, сражаясь в армии, для многих воюющих тесно сцеплен с ипотекой, которую должна выплатить семья, или просроченным потребительским кредитом, за которым давно потянулись проценты с микрозаймов.
Это вообще один и тот же долг или два разных? Как они связаны?
Как мы оказываемся в долшу?
Несколько лет назад, когда мы проводили в России исследование «Жизнь в долг», эта связка привлекла мое внимание. Нередко оказывалось, что мужчины отправлялись воевать в Донбасс из-за закредитованности: либо надо было заработать денег, чтобы расплатиться с кредитами, либо отыскать смысл жизни, которого стало недоставать человеку, загнанному в экономический угол. Все эти обстоятельства объединяло то, что человек чувствовал себя в долгу.
Собственно, как мы оказываемся в долгу? На первый взгляд ничего не может быть проще: мы берем у кого-то в долг — и должны со временем расплатиться. Но что значит «берем в долг»? Предположим, кто-то оказывает нам услугу, которой мог бы не оказывать, — и резонно рассчитывает, что мы будем чувствовать себя обязанными ему.
Например, знакомый, который выгулял мою собаку, когда я попросил его об этом. Потом он попросит меня найти врача для его ребенка. Или полицейский в участке, который после задержания дал мне отлучиться в туалет, когда я попросил его об этом. Он позже попросит меня подписать протокол, иначе у него будут неприятности.
Стоп! — возмутитесь вы. Как же можно сравнивать эти вещи? Ведь полицейский обязан выпустить меня в туалет, это не его милость! Очень может быть; однако фактически он мог бы этого и не делать — вряд ли ему что-то всерьез угрожало, если бы он просто помучил меня еще несколько часов.
Во-первых, люди далеко не всегда могут отличить друг от друга ситуации одолжения и исполнения обязанностей. Собственно, отсюда происходит «стокгольмский синдром»: в условиях сильного давления мы забываем, что террорист, который дал нам попить, вообще-то не совершает по отношению к нам никакого благодеяния. А во-вторых, далеко не всегда эта граница объективно существует.
Что мы должны государству?
Разобраться, кто в действительности кому и что должен, порой бывает весьма непросто. Возьмем, к примеру, государство. Оно что-то делает для нас: перечисляет социальные выплаты, повышает зарплату, дает возможности для обучения или лечения. Мы в ответ чувствуем себя ему благодарными и обязанными — и потому, когда оно напоминает нам об этом долге, готовы ему отплатить как честные люди. В конце концов, без него у нас не было бы всех этих благ.
Чтобы понять, что в этом рассуждении что-то не так, потребуется всерьез задуматься о том, что такое государство. Это не частное лицо, которое одаряет нас благом и может потребовать что-то взамен. Если мы так относимся к нему, то допускаем приватизацию государства — превращение его в частную группировку.
Государство — это и есть мы сами. В известной иллюстрации к «Левиафану» Томаса Гоббса (мыслителя далеко не демократического) исполин-государство составлен из тел отдельных людей. По этой же причине никакого «общественного договора» между государством и индивидом, о котором у нас часто любят говорить, по Гоббсу, быть не может. Ведь государства без индивидов попросту нет, оно есть продукт договора между нами, и с ним нельзя заключить никакого договора, который бы нас к чему-нибудь обязывал.
Если мы что-то и должны, то только друг другу.
Более того, если государство — это просто частный бандит, собравший у себя большую армию (такие теории разрабатывали, например, политолог Чарльз Тилли и экономист Мансур Олсон, — прим. ред.), то и оно нам тоже ничего не должно. Так же как бандит с пистолетом в подворотне, отобравший у нас кошелек, совершенно не обязан в обмен сохранить нам жизнь.
Обязательства перед нами возникают лишь в том случае, если мы мыслим исходя из общего блага. Но тогда придется перестать смотреть на государство как на вооруженную банду. Тогда конкретные политики могут быть что-то должны нам как своим согражданам, которые оказали им доверие (в либеральной версии они просто нанятые чиновники, однако совсем не обязательно заходить так далеко в пренебрежении к государству).
В повседневной жизни мы не проводим таких политико-философских рассуждений и редко задаемся вопросом: «А почему, собственно, я должен чувствовать себя в долгу?» Попытки сделать это нередко натыкаются на обвинения в бессовестной неблагодарности. Потому что неблагодарность в частной жизни — это в самом деле дурно, а модель частных отношений машинально переносится на государство.
Можно ли погасить долг перед Родиной?
Стоит нам почувствовать себя в долгу — и с нами можно сделать практически что угодно. Культивирование вины и долга — лучший способ управления людьми.
Вспомните: с вами наверняка не раз случалось, что знакомый, начальник или чиновник делал для вас что-то, всячески давая понять, что сделать это было страшно трудно, и подразумевая, что вы теперь перед ним в долгу. Если вы не усомнились в этом долге, а приняли его, то манипуляция удалась: теперь этот человек имеет над вами некую власть и вы от нее освободитесь, только когда перестанете верить, что его действия вас навеки обязывают.
Человек задолженный уязвим и слаб: он знает, что его существование как бы неполноценно, что он имеет то, что имеет, лишь благодаря чьей-то милости. Эта уязвимость тем сильнее, чем важнее тот ресурс, который приобретен в долг.
В российском случае идеальный пример — жилье, приобретенное в ипотеку. Ипотечник — идеальный объект управления, поскольку он всегда сосредоточен на выплате долга. Он нередко привыкает жить в долгу, привыкает испытывать моральное обязательство, и потому ему легко добавить еще обязательств.
В таком же состоянии находится глава семейства, которому приходится брать кредиты на элементарные потребности своей семьи: он всегда сомневается в своей полноценности и чувствует, что живет как бы за чужой счет.
Того, кто привык жить в долгу, несложно убедить, что «долг платежом красен», и потребовать чего-то взамен. Именно поэтому все ежегодные послания Владимира Путина — это послания в пользу застройщиков. Год за годом в каждом из них он обещает одно и то же: еще больше ипотеки.
В России общие показатели кредитной нагрузки не так высоки, однако качество ее очень плохое: значительная часть заемщиков тратит на выплату долга основную часть дохода, то есть это бедные люди, систематически живущие в долг и не видящие перспектив. Вполне предсказуемо ситуация ухудшается.
Отсюда возникает специальный парадокс «специальной военной операции». С одной стороны, отношение к ней наиболее скептическое среди бедных. А с другой — именно из числа бедных и рекрутируются бойцы на фронт. Текущая война прямо связана с тем, что Россия — страна с почти рекордным для больших стран уровнем неравенства. Ничем не оправданные дикие разрывы в уровне жизни создают у значительной части населения комплекс неудачника, толкают людей в кредитную яму и делают их подверженными манипуляции долгом. Без такого гротескного неравенства эта война была бы невозможна.
Дэвид Грэбер писал, что государство опирается на идею «изначального долга», в соответствии с которой человек уже рождается в неоплатном долгу перед обществом. Ученый возводил ее к Огюсту Конту — французскому философу, автору терминов «альтруизм» и «социология». Эта идея удобна тем, что, если долг изначален, то человеку в любой момент можно о нем напомнить. Ведь так или иначе он получал какие-то блага в рамках существующего общественного порядка — а значит, уже должен. Если же он станет возражать, всегда можно потребовать от него убраться и перестать топтать мостовые, которые общество построило для него, неблагодарного.
Однако кто-то же должен озвучить этот аргумент. И вот здесь, как показал Грэбер, возникает настоящая проблема: право говорить от имени общества присваивает государство. Оно берется убеждать нас, что, вместо того чтобы строить, создавать и восстанавливать, мы должны идти убивать, чтобы рассчитаться с Родиной.
Мир российского должника — это вовсе не блаженство безответственного халявщика, который набрал кредитов и теперь не желает ни о чем думать. Это мир постоянного самообвинения и самобичевания, сомнения в собственной состоятельности, отчаяния и всепожирающего желания вернуть все долги. Это тяжелый комплекс чувств, в котором не каждый решится признаться самому себе (потому я так часто слышал от глубоко закредитованных людей, что «все будет в порядке» и «у меня есть надежный план»).
Но еще тяжелее признаться в этом кому-то другому. Оттого должники — это люди с очень низким социальным капиталом: они не ищут поддержки окружающих, они стыдятся. Такие атомизированные индивиды — идеальные клиенты для мобилизации, потому что уклоняются от мобилизации те, у кого есть ресурсы, а также помощь и поддержка друзей.
Российские должники попадают в тоннель, в конце которого их, потирая руки, ждет военный комиссар или рекрутер частной военной компании. И единственный выход для них — это немедленное списание всех долгов. Именно это тяготит и мучает многих из тех, кто отправляется искупить свой долг на бойню. Именно этого обещания они ждут — оно способно наконец впустить в их мир свет.
Они обычно не виноваты ни в чем, кроме своего желания жить достойно, и эту вину с них надо снять. Каждый наш согражданин заслуживает хорошего жилья, образования и заботы, просто потому что он у нас есть и важен для страны без всяких условий. Долговая амнистия должна стать первым пунктом программы любой политической силы, которая обращается к россиянам. Она же поможет остановить войну.
По материалам издания «Сигнал»
