Польша меж двух огней
Анджей Вайда привез в Россию главный фильм своей жизни, но россияне его не увидят
В переполненном Большом зале Дома кино состоялась долгожданная премьера фильма Анджея Вайды «Катынь». Картина посвящена его отцу, расстрелянному в Катынском лесу, и матери, ждавшей любимого мужа всю оставшуюся жизнь. Великий режиссер назвал эту работу главной в своей жизни и имел право так сказать, потому что исполнил давний гражданский и человеческий долг. Как перед Польшей, так и перед Россией, ответственной за это преступление.
Многие фильмы Вайды были не только замечательными произведениями киноискусства – это были фильмы-поступки, фильмы-трагедии, фильмы-памятники героям и жертвам своего времени. «Канал», «Пепел и алмаз», «Пепел», «Человек из мрамора», «Человек из железа», «Без наркоза», «Дантон», «Корчак» обращались к кровоточащему материалу, прикосновение к которому требовало не только большого таланта, но и большого мужества. Неважно, шла ли речь о девяностых годах XVIII века, десятых годах XIX, сороковых или восьмидесятых годах XX – Вайда всегда выбирал такие моменты истории, которые отзывались в сердцах не только современников, но и потомков.
Катынский расстрел до сих пор является, может быть, самым больным аспектом истории и, во всяком случае, – самым больным аспектом российско-польских отношений. Несмотря на то, что Горбачев признал вину СССР, а Ельцин встал на колени перед монументом офицерам, убитым в Катыни, остается вопрос о признании геноцида. Все расстрелы ужасны, но за этим убийством невиновных и ни в чем не обвиненных людей явно стояло желание обезглавить нацию, уничтожив ее цвет – дворянство, офицерство и интеллигенцию. Гитлер и Сталин сговорились разделить Польшу и, вряд ли сговариваясь, решили истребить гордый польский дух, несносный для всякого тоталитарного режима. «Польское дворянство… необходимо уничтожить повсеместно», – говорил Гитлер. Того же мнения придерживался Сталин, имевший счеты с польским воинством еще со времен неудачного рейда Красной Армии на Варшаву в ходе Гражданской войны. Для фюрера это был первый опыт геноцида (до холокоста еще не дошло), для советского вождя – привычное дело: он уже приложил руку и к истреблению царского офицерства, и к голодомору украинских крестьян, и к обезглавливанию собственной партии, и к физическому устранению прочих классово-чуждых элементов. Геноцид – не только тотальное уничтожение нации, но и целенаправленный отбор путем вырезания определенных генетических типов, способных к воспроизводству себе подобных. С этой точки зрения геноцидом следует признать не только жуткий польский эпизод, но и всю «политику» советской власти с 1917-го по 1940 год.
Рука мастера видна в «Катыни» с первых же кадров – нельзя было сильнее и ярче показать положение поляков в 1939 году, чем столкновением двух толп беженцев, одна из которых бежала от фашистов, другая – от коммунистов. Нельзя было выразительнее снять унижение Польши, чем кадром, в котором советский солдат разрывает красно-белое знамя, чтобы водрузить обратно кроваво-красный кусок, а белый взять на портянки. Нельзя было отчетливее высветить тотальную симметрию двух тоталитарных режимов, нежели столкновением двух циничных документально-пропагандистских фильмов о Катыни: германского, в котором одни мерзавцы с наигранным негодованием обличали других мерзавцев, и советского, где обличенным мерзавцам пришлось с еще более наигранным негодованием сваливать свое мокрое дело на бывших друзей, а ныне злейших врагов. Не привел Вайда только одной символической детали (видимо, из-за ее чересчур откровенной символики): что пули, которые советские палачи посылали в затылки поляков, были немецкими.
Но фильм, конечно, не о символах – он о людях. В его многофигурной композиции находится место профессору Краковского университета, которого со всей остальной профессурой отправляют в немецкий концлагерь. Польскому офицеру (чьим прототипом был майор Адам Сольский, расстрелянный, вероятно, 9 апреля 1940 года – в этот день обрывается его цитируемый в фильме дневник). И его семье, верящей в то, что он уцелел, и русскому военному, укрывающему от кромешников из НКВД жену этого офицера с дочерью, и двум сестрам, которые выбирают разные пути в послевоенной жизни – показного смирения и духовного сопротивления, и другим, как сломавшимся, так и выстоявшим. Вайде не нужно много экранного времени и много пленки для того, чтобы охарактеризовать каждого из них – он из тех режиссеров, которые и в мгновенном кадре могут создать такой портрет человека, на который многим его товарищам по профессии не хватило бы и целого фильма.
Анджей Вайда свое дело сделал. Остальное за нами, потомками тех, кто расстреливал, кто был расстрелян, кто радовался убийствам, кто страдал, и кто оставался равнодушным ко всему, кроме своего покоя. Прокат этого фильма в России – не дело вкуса, не дело бизнеса, а дело совести и нашего национального достоинства. Не говоря уже о том, что это лакмусовая бумажка тех перемен, которые произошли в России с 1940 года.
